Последний выход Шейлока - Страница 36

Пока я наблюдал за превращениями окружавшей меня реальности, напиток в кружке остыл, так что утратил даже слабое сходство с кофе. Тем не менее, я допил его – скорее машинально, – и совсем уже собрался идти, как неожиданное обстоятельство заставило меня остаться на скамейке.

В узком проходе, образованном двумя глухими стенами соседних зданий, на фоне облаков, подсвеченных снизу лучами уже зашедшего солнца, появилась черная фигура, поначалу показавшаяся мне неестественно высокой. Впрочем, искажение пропорций было следствием изменившегося освещения. Еще через мгновение я узнал в человеке Шимона Холберга. Я собрался окликнуть его, но передумал. Мой сосед вел себя очень странно. Если бы до этого здесь же прошел кто-нибудь другой, я счел бы, что г-н Холберг ведет слежку за подозреваемым и одновременно скрывается от слежки за самим собой. Он быстро и бесшумно, двигался вдоль одной из стен, то и дело исчезая в неровных глубоких тенях. Да и сам походил, скорее, на тень, скользившую не по земле, а по стене.

С того места, где он стоял, моей скамейки не было видно: росшее за скамьей дерево укрывало меня почти непроницаемой тьмой.

Бывший полицейский остановился шагах в двадцати, внимательно осмотрелся. Не знаю, что заставило меня осторожно подвинуться так, чтобы остаться незамеченным. Какое-то чувство подсказывало мне, что сосед мой совсем не заинтересован в чьем-либо присутствии. Включая мое.

Г-н Холберг быстрыми неслышными шагами пересек облюбованный мною пустырь и скрылся в длинном проулке, который, как я знал, выходил к зданию Юденрата. Движимый вполне естественным любопытством, я последовал за ним.

Холберг шел быстро, упершись подбородком в грудь и более не оглядываясь. Я двигался за ним на приличном расстоянии, стараясь не упускать из вида высокую фигуру в широком бесформенном пальто.

На небольшой площадке перед Юденратом мой сосед остановился и еще раз окинул пристальным взглядом окрестности. Я отпрянул за угол.

Осторожно выглянув, я обнаружил, он уже не один. Правда, собеседника моего соседа мне разглядеть не удалось – его скрывала открытая боковая дверь, я видел лишь длинную густо-черную тень, падавшую на Холберга.

Их разговор продолжался недолго – минут пять, может быть, шесть. Затем невидимый человек что-то протянул моему другу – протянутую руку я видел достаточно четко. Руку сжимала небольшой сверток. Холберг покачал головой. Некто, стоявший за дверью, произнес какую-то фразу. Г-н Холберг нехотя взял сверток. После этого рука исчезла, боковая дверь захлопнулась.

Г-н Холберг еще какое-то время стоял, задумчиво разглядывая сверток. Затем сунул сверток в карман и пошел назад.

Я вжался в стену. Видимо, небо услыхало мои молитвы. Холберг быстро прошел в двух шагах от меня, погруженный в свои мысли и не заметил меня. Когда он оказался достаточно далеко, я позволил себе перевести дух.

Вернувшись в кабинет, я вновь занялся приемом больных. Но мысль о загадочных действиях моего соседа не давала покоя. С кем он мог встречаться? С какой целью? Что за предмет передал ему невидимый незнакомец?

Имеет ли это отношение к расследованию убийства режиссера Ландау?

Можно было, конечно, предположить, что Холберг вынужден ежевечернее докладывать о ходе расследования господам Шефтелю и Зандбергу. Но вряд ли это заставило бы его приходить в Юденрат тайно. Ведь не приходило же ему в голову скрывать от кого бы то ни было, что расследование он ведет с разрешения властей! Я вспомнил сцену, случившуюся утром, во время ареста пастора Гризевиуса и отца Серафима. Тогда Холберг немедленно предъявил свой документ, избавив от ареста и меня, и себя.

Значит, его тайный визит в Юденрат, скорее всего, не связан с расследованием. Тогда с чем же?

Неожиданная мысль заставила меня замереть на месте. Я как раз направлялся к двери проверить – остались ли еще посетители. Луиза удивленно посмотрела на меня. Я смущенно улыбнулся своей помощнице, пробормотал: «Ничего, все в порядке…»

Что, если в обмен на разрешение заниматься следствием, г-н Холберг дал согласие стать осведомителем? Неважно – Юденрата ли, коменданта, но – агентом-информатором. И какими сведениями он расплачивается за право быть сыщиком?

У меня заныли виски и затылок, как будто от небольшого скачка давления. Менее всего мне хотелось, чтобы г-н Шимон Холберг, к которому я уже испытывал вполне искреннюю симпатию и безусловное уважение, оказался заурядным шпиком. Конечно, он не походил на осведомителя, каким я его себе представлял. Но, может быть, я неправильно представлял себе осведомителя?

Вернувшись домой, я застал Холберга сидящим у окна на ящике в привычной позе нахохлившейся птицы. Пальто, которое он не снял, спадало широкими складками, вызывая ассоциацию со сложенными крыльями.

– Вот и вы, доктор, – приветствовал он меня. – Берите кресло – я имею в виду вон тот ящик – и присаживайтесь. Сегодня я вас кое-чем порадую.

Я последовал приглашению, раздумывая, спросить ли его о странной встрече, свидетелем которой невольно стал.

– Вы ведь курильщик, верно? – спросил Холберг. – Впрочем, что я спрашиваю. Недавно вы сами признавались в том, что мучаетесь без табака больше, чем от недостатка еды.

Действительно, не далее как вчера я мельком упомянул о периодически возникавшем у меня желании закурить.

– Ну вот, – он заговорщически подмигнул и извлек из кармана небольшой сверток – тот самый, полученный от неизвестного. – Угадайте, что здесь?

Я молча пожал плечами. Холберг неторопливо развернул оберточную бумагу и показал мне плоскую черную картонную коробку с золотым тиснением. Раскрыв ее, он торжественно протянул мне.

– Прошу вас, угощайтесь, доктор. Сигары! Редкая для Брокенвальда вещь. И, между прочим, запрещенная – так же, как алкогольные напитки. Но мы ведь позволим себе нарушить предписания коменданта, верно? Хотя должен вас предупредить: нарушение запрета на курение влечет за собой арест до десяти суток.

Я осторожно взял коричневую трубочку с золотым пояском. Она была красива и элегантна, на ее пояске красовался имперский орел со свастикой.

– Конечно, это не настоящая сигара, – заметил Холберг. – Эрзац. Всего лишь бумага, пропитанная никотином. Но все-таки хоть какая-то замена. И даже, по-моему, немного пахнет сигарным табаком… – у него в руке появился осколок стекла, которым он ловко отрезал кончик сигары. – Вот, воспользуйтесь этим осколком, Вайсфельд. Не надо откусывать, мокрая бумага, даже если она пропитана никотином, оставляет во рту мерзкий вкус.

Я так и сделал. Он поднес мне зажженную спичку, прикурил сам. Тут же закашлялся. Впрочем, я и сам с трудом сдержался, ибо горький дым мгновенно вызвал соответствующую реакцию, мгновенно развеяв восхитительную иллюзию, вызванную нарядным видом имперских эрзац-сигар. Тем не менее от искушения трудно было отказаться.

Какое-то время мы курили молча. Нельзя сказать, что с наслаждением – во всяком случае, я – скорее, с каким-то странным чувством, похожим на ностальгию и слегка покалывающим память всякий раз, когда мне удавалось уловить в дыме от горелой бумаги слабый табачный аромат. Наверное, его и не было в действительности.

Так я получил ответ на один из мучавших меня вопросов – что за сверток получил мой друг от таинственного незнакомца. Но зато появился вопрос другой: платой за что стали эти запрещенные в гетто бумажные трубочки? То, что сигары являлись именно платой, у меня сомнения не вызывало. Платой за осведомительство? Или за результаты следствия? Но следствие – пока, во всяком случае, – ни к чему не привело.

Или же мой друг пошел по пути доктора Красовски – стакнулся с контрабандистами. При этой мысли я вдруг испытал некоторое облегчение. Контрабанда – преступление, но на фоне сотрудничества с властями оно выглядело куда как невинно. Во всяком случае, в моих глазах. Я вдруг вспомнил слова рабби Шейнерзона об относительности зла.

Холберг, молча наблюдавший за мной с бесстрастным лицом, вдруг спросил: