Последний Вампир (ЛП) - Страница 10
За каждый подарок… приходится платить свою цену.
Я не плакал с тех пор, как был ребенком, переполненным детской яростью и горем из-за какого-то реального или воображаемого оскорбления, но сейчас мои глаза наполнились слезами. Бумага под моей рукой начала утопать в слезах.
Ах, Майко. Какой холодной стервой оказалась Судьба.
04:33
Я проснулся от толчка в ледяной кромешной тьме и осознал, что рядом со мной под одеялом на моей койке втиснулось чье-то тело.
Прежде чем я успел закричать или отпрыгнуть, чья-то рука зажала мне рот, и меня придавил человек с силой медведя.
— Полегче, кулак, — выдохнул мне в ухо Волков, пока я боролся под ним. — Это займет всего минуту, а потом мы оба будем свободны.
Его рот, горячий и влажный, приник к моей шее. Я кричал ему в ладонь.
Боль от укуса вампира сильная, но мимолетная. Я думаю, что в нашей слюне есть что-то, что успокаивает жертву после первого сильного прокола кожи, какое-то естественное обезболивающее, которое притупляет боль, а также чувства, потому что, как только я почувствовал укус, я почувствовал распространяющееся тепло и такое расслабление, которого не чувствовал годами.
Я чувствовал, как его рот тянется к моей шее, слышал жадные сосущие звуки, которые издавали его губы, но признаюсь, после минутного дискомфорта я смирился с этим — по-настоящему, начал наслаждаться этим.
Волков был возбужден по-другому, о чем свидетельствовал твердый как камень член в его штанах, который упирался мне в бедро.
Не знаю, сколько времени это заняло, но через некоторое время мое сердцебиение замедлилось, и силы покинули меня так, что я не мог ни двигаться, ни говорить, ни даже поднять веки. Вдобавок дыхание Волкова также замедлилось, переходя от неистового дыхания несколько мгновений назад до медленного, устойчивого ритма человека, отходящего ко сну. Наконец он оторвался от моей шеи, взял мое лицо в ладони и поцеловал.
Я не сопротивлялся. Физически у меня не было сил, но я признаю, что в тот момент, при тех обстоятельствах, его нежный поцелуй не казался ни в малейшей степени удивительным. Я ощутил во рту вкус собственной крови и почувствовал странное удовлетворение.
После того, как Волков поцеловал меня, он отстранился и прошептал мне на ухо несколько слов. Затем он перекатился на бок, его сотрясла сильная дрожь, и он затих.
Должно быть, я заснул, потому что следующее, что я помню, это то, что я просыпаюсь утром в окружении молчаливого круга заключенных, смотрящих на меня с открытым ртом в шоке. На койке рядом со мной лежал Волков, раздутый, серый и мертвый, как дверной гвоздь.
Наши рты были отмечены кровавыми кольцами.
Подробности я вспомнил только пятьдесят с лишним лет спустя, и до сих пор многое остается в тумане. Что я помню отчетливее всего в тот день, когда я проснулся человеком, который больше не был человеком, так это неистовое, первобытное желание пить кровь.
Моими первыми жертвами стали заключенные, которые стояли кругом вокруг моей койки. Двенадцать умерли в течение нескольких секунд.
За ними последовали охранники, которые пытались помешать мне покинуть лагерь.
Следующим было семейство длиннорогих коз, которых я сожрал в пустыне под Магаданом.
Когда я пил кровь животных, тень безумия моей жажды крови исчезла, и я пришел в себя в момент ошеломленного ужаса, скорчившись рядом с остывающими останками шерстистой туши в снегу. Мороз нисколько не беспокоил меня, и я не чувствовал никакой боли от лишений и пыток, которым подвергался во время пребывания в лагере. Если я и не был счастлив, то впервые за много лет был целостен и физически совершенен.
Я убежал.
Я бежал из Сибири, я бежал из России, я бежал от осознания того, кем я стал, и провел годы, скитаясь по разным странам, как цыган, питаясь любым несчастным существом, которое попадалось мне на пути.
Через некоторое время я понял, что кровь животных стирает грани безумия по сравнению с ее человеческим аналогом, и, вспомнив свою клятву Гиппократа «не навреди», решил, что самосохранение и сохранение человеческой жизни вообще должны идти рука об руку. С переходом исключительно на животную диету я успокоился. Я эмигрировал в Нью-Йорк и нашел работу в доках. Я начал вкладывать свое скудное жалованье в единственную вещь, которая, как я знал, была ценной, в немалой степени из-за многих человеческих жизней, которые я видел, принесенных в жертву в погоне за ней: золото.
Это заняло некоторое время, но я разбогател.
Потом мне стало скучно.
Я согласился работать в больнице «Маунт-Синай», чтобы облегчить эту скуку, и сделал счастливое открытие, что человеческая кровь, хранящаяся в стеклянном флаконе или пластиковом пакете, особенно если она выдержана более нескольких дней, не несет в себе никаких воспоминаний в отличие от свежей крови. Я вел то, что можно было бы назвать «нормальной» жизнью, хотя и проводил очень много времени в одиночестве.
А потом появилась ты. Потом пришла любовь. Затем я испытал экзистенциальную тревогу по поводу того, действовать ли мне как твоему герою и спасителю или дать природе взять свое.
Следуя канонам исповеди, конечно, так, я преподношу тебе истину: я — ущербный человек. У меня много недостатков, но роковой из них — эгоизм. В конце концов, я дал тебе не то, что требовала моя совесть и моя этика, не то, что должна была дать моя любовь. В конце концов мой личный интерес оказался сильнее всего, и я отказал тебе в самом главном праве, которое Творец предоставил всему человечеству.
Праве выбора.
Потому что вмешалась Судьба, и даже если бы я был склонен позволить природе и науке вылечить твои поврежденные почки с помощью трансплантации, этому не суждено было случиться.
05:05
В четверг вечером, через пять недель после нашей первой встречи. Ты только что дала свое последнее представление в балете перед назначенной операцией, и ты была измотана. Лежа в постели рядом со мной, ты чувствовала себя хрупкой, как фарфор, и была такой же бледной.
— Перестань волноваться, — упрекнула ты слабым голосом, тыча пальцем в мою голую грудь в тщетной попытке запугать меня. Я схватил твой палец и поцеловал кончик, затем плотнее укутал тебя тяжелым одеялом. Ты поежилась и зевнула, но в тебе все еще было достаточно сил, чтобы протестовать:
— Я буду в порядке, Роман. Ты работаешь в этой больнице и знаешь, как там безопасно.
Да, я действительно работал в этой больнице, отсюда мое несогласие с последней частью твоего заявления. Даже самых лучших больниц следует избегать, если это вообще возможно; люди гибнут тысячами от несчастных случаев и халатности, которые происходят в больницах по вине врачей ежегодно. Но твою операцию откладывать было больше нельзя. Время пришло.
До вечера четверга я склонялся к тому, чтобы позволить операции идти по расписанию. Я хотел, чтобы у тебя была жизнь, которую ты заслуживаешь, человеческая жизнь, и я хотел проводить с тобой больше времени, что обеспечило бы успешное завершение операции.
Еще одной вещью, которую я проделывал до этого момента, было успешное уклонение от твоих злободневных вопросов о существовании других вампиров.
Я объездил весь мир. Я прочитал все доступные материалы на эту тему о подобных мне. Я даже разговаривал с очевидцами, которые утверждали, что выжили или видели нападение вампиров, но все эти исследования ни к чему не привели.
— Расскажи мне еще раз о Владе Цепеше, — прошептала ты, прижимаясь ко мне. Это была твоя любимая история, самый страшный вампир в истории, история, которой я раззадоривал тебя, потакая тебе, потому что она ловко отклоняла нить расследования о существовании современных кровососов, кроме меня. Родившийся в Румынии в 1431 году, Влад был принцем Валахии и одним очень мерзким ублюдком, на жизнеописание которого в 1897 году Брэм Стокер опирался при написании своего романа «Дракула».