Последний удар - Страница 48

— Ты в своем уме, сынок? — Инспектор зевнул. — Неужели ты еще не ложился?

Эллери был в одних носках, но в брюках и рубашке. Он сидел на столе в позе индийского йога, уставясь на пол, где разложил в кружок содержимое олдервудского ящика. Раскрытый черный дневник лежал на столе перед ним.

— Я нашел это, папа.

— Не поздновато ли тебе играть в игрушки? — Старик сел на кожаную кушетку и потянулся за сигаретой. — Что ты нашел?

— Ответ на загадку Себастьяна.

— Себастьяна? — Инспектор нахмурился. — Кто это такой?

— Это было очень давно, папа. — Эллери был окружен освежающей аурой, словно только что вынырнул из горного озера. В то же время в нем ощущалась печальная мудрость, озадачивающая его отца.

— Помнишь? — продолжал Эллери. — Олдервуд. Молодой поэт, который жил в Гринвич-Виллидж. Это было в двадцать девятом. Ты и Вели раздобыли для меня кое-какую информацию...

Инспектор хлопнул себя по жилистой голени.

— Ну конечно! — Он внимательно посмотрел на круг предметов. — Но ведь это давняя история, Эллери. Где ты все это откопал?

Эллери рассказал ему и подобрал черную книжицу.

— Я провел большую часть ночи, перечитывая мой дневник. Знаешь, тогда я был слишком молод.

— Разве это плохо?

— Хорошо, но имеет свои недостатки. Должно быть, я был невыносим. Этакий самодовольный всезнайка. Я здорово действовал тебе на нервы?

— Тогда я тоже был гораздо моложе. — Инспектор Квин усмехнулся и погасил сигарету. — Значит, ты раскрыл дело? Спустя столько лет?

— Да. — Эллери стал раскачиваться, обхватив руками колени. — Тогда я был сплошным мозгом. Мое могущество не знало пределов, и, когда оно вступало в конфликт с фактами, страдали факты. Вот почему я не видел правду в деле Себастьяна, папа, хотя держал ее в руках, вертел в разные стороны, нюхал, обследовал снаружи и внутри.

— Хочешь рассказать мне об этом? — спросил его отец.

— Нет, папа, иди спать. Прости, что разбудил тебя.

— Может, все-таки расскажешь?

И Эллери рассказал ему.

На сей раз инспектор твердил снова и снова:

— Будь я проклят!

В процессе регулярных отношений между автором и издателем Эллери в течение почти трех десятилетий достаточно часто виделся с Дэном З. Фрименом, но сегодня, когда издатель поднялся из-за стола, чтобы приветствовать его, Эллери показалось, что он за все это время вовсе не видел Фримена. Это походило на иллюстрацию эйнштейновской теории относительности, думал он: два поезда едут по параллельным рельсам в одном направлении с одинаковой скоростью, а пассажиры каждого из них готовы поклясться, что оба поезда стоят на месте, пока не посмотрят в противоположное окно и не увидят проносящийся мимо пейзаж.

Старый дневник явился для него таким окном во впечатления двадцатисемилетней давности о людях в доме Крейга, включая Фримена. Сейчас Эллери видел перед собой пожилого мужчину с несколькими седыми прядями вокруг лысой макушки, со все еще красивыми, но глубоко запавшими в складки плоти карими глазами, как старинные драгоценности в музее, с сутулыми плечами и заторможенными движениями, на которые было почти физически больно смотреть.

Эллери не без смущения спрашивал себя, как он сам выглядит в глазах Фримена.

— Нет, Дэн, на сей раз речь идет не о нашем обоюдном интересе к бестселлерам, — с улыбкой сказал Эллери. — Во-первых, потому, что новая книга всегда ползает на четвереньках по выжженной пустыне, а во-вторых, потому, что я пережил в высшей степени примечательный опыт. Помните наше пребывание в доме Артура Крейга во время рождественских каникул зимой двадцать девятого — тридцатого года?

Издатель сидел неподвижно. Это походило на стоп-кадр в фильме, потом движение возобновилось, и он пробормотал:

— Что напомнило вам об этом, Эллери? Я годами это не вспоминал.

— Я тоже, — отозвался Эллери. — Но вчера произошло кое-что, напомнившее мне эти две недели, и я начал размышлять. Вы ведь знаете мои мозги. Стоит вопросу заползти в них, и я начинаю рвать и метать. Внезапно я ощутил приступ любопытства к людям, которые тогда были с нами в доме Крейга. Вероятно, это глупо, но от меня не будет никакого толку, пока я не удовлетворю свое любопытство. Вам известно, что стало с этими людьми?

Фримен внимательно посмотрел на Эллери, потом нажал кнопку внутриофисного селектора, пробормотал: «Меня не беспокоить, Харриет» — и начал говорить.

Дождавшись, пока будут улажены юридические формальности, и он вступит в права наследования, Джон Себастьян покинул Соединенные Штаты. Молодой миллионер купил виллу на юге Франции, неподалеку от Канна, и больше не возвращался на родину. Вначале ходили слухи о буйных вечеринках, фантастических красавицах, малоприятных эскападах, но, очевидно, это было промежуточной фазой. Джон стал вести спокойную жизнь, иногда принимая у себя немногих друзей, сочиняя стихи, разводя зябликов и приобретая произведения искусства через агентов в Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Насколько знал Фримен, он так и не женился.

— Джон публиковал свои стихи, но не через меня, — продолжал издатель. — И не в этой стране. В Париже вышли три или четыре небольшие книги. После войны я слышал, что Джон все еще живет на своей вилле. Мне говорили, что он сотрудничал с нацистами, но я не знаю, насколько это правда. Во всяком случае, французы его не преследовали. Я не получал от него никаких известий лет десять или больше.

— А Эллен Крейг?

— Тогда мне казалось, что между вами двумя что-то намечается, — засмеялся издатель. — Вы больше не поддерживали контакт?

Эллери покраснел.

— Всего несколько месяцев. После того как Эллен закончила Уэлсли, мы потеряли друг друга из виду. Я где-то слышал, что она вышла замуж...

— Эллен вышла замуж за смышленого парня из Госдепартамента, — сказал Фримен. — Вы знаете, что это такое — каждые три года перебираться из одного посольства в другое, жить как на островке среди моря незнакомых людей и окружения. У нее пятеро взрослых детей. Последний раз я слышал, что она с мужем где-то в Африке. Я видел ее два года назад, когда ее муж вернулся в Штаты, чтобы ознакомиться получше с африканскими делами перед переводом. Эллен стала солидной и немногословной — типичная жена дипломата.

Эллери спросил о Расти Браун. По словам Фримена, Расти во время кризиса закрыла свой магазин на Мэдисон-авеню, поскольку «Творения Расти Браун» вышли из моды. Он понятия не имел о ее дальнейшей судьбе, пока спустя годы не столкнулся с ней на вечеринке в Беверли-Хиллз, когда был с визитом в Голливуде по поводу чьих-то авторских прав. Расти стала весьма успешным дизайнером интерьеров в Лос-Анджелесе. Она сменила четырех мужей, не родила ни одного ребенка и показалась Фримену глубоко несчастной женщиной. Насколько он знал, она все еще на калифорнийском побережье. Ему неизвестно, что случилось с ее матерью. Расти не упоминала о ней, а Фримен не спрашивал.

— Кстати, она больше не называет себя Расти, — с улыбкой добавил издатель. — Йоланда — и все.

О преподобном мистере Гардинере Фримен не имел сведений.

— Вряд ли он еще жив. Ему было бы уже за сто.

Доктор Сэмсон Дарк умер от коронарного тромбоза в 1935 году.

Роланд Пейн тоже умер. Он застрелился в конце 30-х годов по неустановленной причине. Пейн не оставил записки и всего за несколько минут до самоубийства с обычной учтивостью обсуждал с клиентом дело о завещании.

— Помню, спустя несколько лет я разговаривал о смерти Пейна с его сыном, литературным критиком. Уэнделл не имел ни малейшего представления, почему его отец покончил с собой. Тема была для него болезненной, и я не стал ее развивать.

— Но вы знали почему, — сказал Эллери.

— Каким образом?

— Разумеется, из-за женщины.

Фримен пожал плечами.

— Вполне возможно. Пейн был одним из тех лицемеров, которые ведут безупречную жизнь при дневном свете, а по ночам крадутся в злачные места. Вероятно, у него возникли неприятности, вероятно, шантаж на сексуальной почве, он не вынес угрозы разоблачения и выбрал наиболее легкий выход.