Последний Тёмный (СИ) - Страница 7

Но своим сверстникам Лука снисходительно прощал их тупость и звериную жестокость, а вот смириться с причудами и дурью преподавателей было гораздо сложнее.

Взять хотя бы учителя по Магтеории, где они изучали конструкции готовых заклинаний, и учились создавать свои. Вот уж где, казалось, сложно нести отсебятину. Разучивай формулы, учи порядок слов в заклинаниях и правила их произношения, и всё. Но магистр Эльденгард, благообразный и представительный старик, перемежал вполне себе осмысленные и полезные знания с собственными досужими домыслами и фантазиями, к Магтеории не имеющими никакого отношения. Можно было бы подумать, что восьмидесятилетний маг просто впал в маразм, но слухи ходили, что он был таким и двадцать, и тридцать лет назад. К сожалению, этот курс предполагался на весь срок обучения, так что Луке оставалось только надеяться, что хотя бы к третьему курсу профессора удастся отправить на заслуженную пенсию или он «погибнет от тупости нынешних схоляров», как он уже давно обещал. Иначе так и придётся Луке вплоть до выпускного экзамена готовиться самостоятельно по книгам, погибая от скуки на Магтеории.

Преподаватель по древним языкам картавил, а маг погоды регулярно впадал в депрессию. На Землеописании, который вёл молодой, только что выучившийся маг, всё больше обсуждали придворные сплетни, до которых этот маг был охоч, а не опасности, подстерегавшие школяров на неизведанных землях. Учитель Риторики, преподающий у студентов также музыку и этику, любил переходить с драматического шёпота на истеричные крики, и явно сожалел о своей загубленной театральной карьере. Историк мог назвать любую дату, но постоянно забывал имена великих королей и магов, что веселило лишь до первого экзамена, где он уже спрашивал по всей строгости. Учитель Рунологии плохо видел, и регулярно выписывал корявый текст не на доске, а на стене. Магесса, преподающая Целительство, была влюблена в мастера-оружейника, и то и дело пускалась в лирические рассуждения, не выпуская скальпель из рук. Оружейник, к слову, был повёрнут на «военно-полевых играх», как он называл тот вид издевательства, где тебе нужно было животом ползти по мокрой земле, в то время как он изображал нападение нескольких противников. Разными и голосами и звуками.

Нет, были более-менее нормальные учителя. К примеру, Неллида Сим, которая вела Природную магию. Проблема в том, что Лукреций в ней, этой самой природе, ничего не понимал. Тот успех с пророщенным зерном, как показала практика, был скорее исключением, чем нормой. Даже на зачёте в конце первого года всё, что смог вырастить Лука это чахлый кустик непонятно чего, завядший в течение получаса, тогда как у даже самых тупых его однокурсников росли нормальные розы, которые по требованию магистра Сим и должны были вырастить ученики.

С Зоологией у Луки было тоже не очень. То есть пока они теоретически изучали существ, вполне возможно уже вымерших, или, по-мнению Луки, никогда не существовавших, всё было в порядке. Уж запомнить и выучить поведенческие особенности виверн или характерные признаки заражения марами он бы мог. Но когда дело дошло до живых, вполне себе обычных зверей — лошадей, крыс, кошек и прочих вполне себе безобидных зверей, которыми Лука должен был научиться управлять с помощью твёрдой руки, стальной воли и верной магии, у него начались проблемы. Крысы кусались, кошки шипели и царапались, и даже самые спокойные лошади то и дело норовили выкинуть его из седла. Как будто чувствовали его истинную природу.

Отдыхал сердцем и умом Лукреций лишь на двух предметах. Алхимии и, как это ни парадоксально, Богословии, предмете, обязательном для всех учебных заведений Гортензы.

Первым преподавателем, который смог по-настоящему вызвать у Луки интерес, стал магистр Гидеон, средних лет жизнерадостный мужчина, выделяющегося лишь своей любовью к грубому юмору и громким хохотом. Его манеры сначала несколько оттолкнули мальчика, но услышав и поняв, о чём же рассказывает Гедион на своих уроках, Лука просто стал игнорировать его привычку смеяться над всем и всеми, и начал впитывать всё, чему тот их учил. А учил он их многому: различать яды и составлять противоядия к ним, делать из разных камней амулеты и редкие зелья, видеть суть металлов и стихий, и уметь вычленять из них отдельные элементы. А ещё Лукрецию нравился сам процесс алхимии: стоять среди всех этих колб, реторт и котлов, отмерять крупинки драгоценных, иногда настолько редких, что от этого захватывало дух, веществ, и смешивая и выплавляя их, создавать нечто новое, чувствуя себя творцом.

Если магистр Гедион первоначально своим характером отвратил Горгенштейна, и понадобилось время, чтобы к нему привыкнуть, то священник, введший у юных магов Богословие, покорил Луку с первого урока. Отец Йохан Шварц был высоким широкоплечим мужчиной с грубыми чертами лица, густой рыжей шевелюрой и резкими, дергаными движениями. Говорил он, когда его о чём-то спрашивали школяры или другие преподаватели, тоже резко и обрывисто, но стоило ему заговорить об одном из его интересов, как голос священника менялся. Становился глубже, мягче, певучее, и хотелось слушать бесконечно всё, что он говорит, пересказывал ли он очередную притчу из священных книг, или рассказывал об устройстве мира, и том, какое маленькое, но замечательное место занимает человек в этом мире, придуманном Богом. В его историях место находилось всему: ангелам, демонам, героям и святым, человеческим порокам и прегрешениям, священному и профанному. Говорил он и о магии, хотя сам магом и не был, и глубина его понимания просто поражала Луку. Он так ясно и глубоко видел все грани магической силы, её суть, не плохую, и не хорошую, что иногда Луку просто тянуло признаться отцу Йохану о своей маленькой тайне и посмотреть, как тот отреагирует.

А ещё Шварц никогда не врал и ничего не скрывал. Те вещи, о которых другие преподаватели молчали или просто предпочитали не замечать, он свободно обсуждал с учениками. Именно на его уроках Лукреций впервые услышал, как говорят о тёмных искусствах не как о чём-то омерзительном, и богопротивном по своей сути, а лишь как об одной, пусть опасной и обманчиво-соблазнительной, ошибочной, но всё же не злой стороне магии.

Ко всем своим ученикам Йохан относился одинаково, никого не выделяя, и немножко подсмеиваясь над теми, кто пытался так или иначе завоевать его внимание и одобрение.

Лука, впрочем, не набивался к нему в любимчики, но то, что отца Йохана, кажется, нисколько не восхищает его острый ум и способности к обучению, его задевало. Каждый раз он пытался обратить на себя внимание рыжеволосого священника каверзными, острыми, порой совершенно богохульными вопросами, и всякий раз священник, снисходительно улыбаясь, спокойно объяснял ему суть той или иной поднятой темы. И с каждым разом Лука, теряя осторожность, заходил всё дальше и дальше, пока однажды не осмелился заговорить о наиболее волновавшем его. О тьме, и том, почему люди, умевшие ею обладать, были гонимы Церковью.

Шварц, вместо того, чтобы подобно другим учителям, механически повторять о том, что чернокнижие — противно богу, вместо этого задумался, и впервые с искренним интересом посмотрел на ученика.

— И где вы, юноша, слышали о том, что существует такая особая энергия, как тьма? Ведь вы говорите о ней не как об абстракции или богословской категории, а как о реально существующей материи. А такого в Орхане, насколько я знаю, не должны рассказывать.

— Читал в деяниях святого Михаэля, — совершенно честно ответил Лука. — Он был большим знатоком магической теории для…

Мальчик замялся.

— Для того, кто называл магов исчадием ада? — хмыкнул Шварц. — Святой Михаэль был достаточно суров к несчастным магикусам древности, и считал, что врага нужно знать в лицо. Но стоит понимать, что и ваш собрат тогда не был столь лоялен к Церкви, как сейчас. А откуда у вас, Лукреций, такое стремление к душеспасительному чтению?

— Мой старший брат тоже священник, как и вы, — потупив глаза, сказал Лука, — и я стараюсь соответствовать ему во всём и брать пример, хотя мой магический дар и не даёт мне возможности служить Церкви.