Последний сын дождя - Страница 3

Сурнин задрожал, ощутив через прикосновение мощь чужого тела. Он шагнул вперед раз, другой — и вздохнул легко и уверенно, почуяв, как покорно ступают копыта за его спиной.

По сути, у Федьки был только один путь: к землянке. Он, по нынешним обстоятельствам, был не короток: метров восемьсот. Первую половину они прошли сравнительно прилично, почти не отдыхая; зато вторая далась с огромным трудом: полуконь-получеловек совсем выбился из сил, сознание не возвращалось к нему, лишь чуткая, лежащая на Федькином плече ладонь двигала небывалым организмом. Он останавливался, шатаясь; бока вздымались и опадали, кровь сочилась на землю из рваной раны на спине. Тихо визжал и запрокидывал лицо, широко разевая рот. Рука его в эти моменты становилась тяжелой, и Федька падал на колени, не выдерживая ее тяжести. Но стоило ладони оторваться от плеча, полуконь-получеловек начинал уходить вбок, заваливаясь, — тогда Федька вскакивал, догонял его и снова хватал за руку, восстанавливая равновесие чужого тяжкого тела. Он подтащил нового знакомца к самой крыше земляночки и сразу же, отойдя вбок, обессиленно рухнул на землю. Тот не упал, однако, а мягко опустился вниз и замер, поводя боками. Неожиданно закричал — по-человечьи хрипло, неистово, одной рукой заломив назад голову, другой — пытаясь сгрести в кулак белое от потери крови лицо.

Федька опомнился. Словно это он терял кровь из страшной раны на спине, словно ему оставалось жить часа два-три, не больше, если не придет помощь, не откликнется чья-то живая душа на боль его, скорбящего Федьки Сурннна, — так загудело вдруг тело, отхлынула кровь от мозга, и он сам тихонько завизжал, опрокинув назад голову.

Крышу землянки — она была из сухих стволов, обложенных сверху дерном, — Федька раскидал довольно быстро; тогда уходящее внутрь небольшое отверстие зазияло в земле. На счастье, та стенка, возле которой лежал человек-конь, была довольно поката. Сурнин развернул его ногами к землянке и стал толкать в спину до тех пор, пока тот не скатился на дно лесного убежища. Он уже не шевелился: скатился и лег на земляной пол, подобрав копыта под себя, вяло опустив руки. Федька передохнул чуток, чтобы унять усталость, и снова принялся за работу.

Первым делом, конечно, достал из допотопного ящика окутанную ветошью аптечку. Вымыл руки, соорудил огромный тампон, положил его на стерильный бинт. Спиртовым раствором обмыл огромную рану, подавил вокруг нее, определяя поражение.

Пулю он нащупал быстро, и довольно глубоко она сидела… Федька попробовал извлечь ее тонкой, загнутой на конце проволокой, но крючок срывался, царапал рану, тело конвульсивно дергалось и страдало. Пуля не задела позвоночник, и, на счастье, ни один из спинных нервов не был перебит; иначе — по Федькиному понятию — паралич, неминуемое умирание в жестоком лесном мире.

Потерпев неудачу с проволокой, Федька решил действовать иначе: ухватившись за концы задних ног человека-коня, перевернул его на другой бок. С этой стороны пуля прощупывалась под мягкой, шелковистой кожей довольно явственно. И, намереваясь выбить ее ближе к отверстию раны, Федька размахнулся и ударил по ней острым своим кулачком.

Раздался хрип, взлягнули копыта; человеческий торс оторвался от земли и лохматая голова, скалясь и визгая, прошлась взглядом по землянке. Федька отпрянул, но глаза так и не докатились до него — сверкнули, вдруг остановившись. Вздернутый, вывернутый нос потянул воздух: сначала шумно, потом все тише и реже; так принюхивается зверь к неясному запаху. Рука с вытянутым указательным пальцем резко метнулась в угол, и гортанный голос выкрикнул непонятные Федьке слова. Затем человеческий торс, разметав руки, снова опустился на землю.

«Куклу зачуял!» — догадался Федька, лесной старатель: опекаемое им существо показывало на обглоданные собакой кости. Иногда в лес с Сурниным увязывалась Кукла, никчемная, беспородная сука. Когда-то собак под корень, в один заезд, извели собачники, осталась только эта сучонка, сразу метнувшаяся к лесу, только машина с собачьими истребителями показалась на угоре, за целый километр от деревни. Так и осталась в те времена Кукла единственной собакой на всю Пихтовку. Весной она убежала из деревни, вернулась через неделю, а вскоре и ощенилась. Теперь все деревенские псы были потомками Куклы— и одновременно отцами ее детей. От этого у нее все чаще рождались уроды… Уставая от однообразия своей жизни, Кукла иногда увязывалась в лес за Федькой. Он, хоть и не знал от нее никакой пользы, не гнал собаку: варил ей ворон, постреливал иную мелкую пустую птицу и дичь. Ночи они вдвоем проводили в землянке: Кукла боялась, нипочем не оставалась на поверхности. Ночью она иногда вскакивала, прислушивалась к мышам, птицам — к иной жизни, происходящей наверху, в лесу, рядом с человечьим логовом; тогда Федька чувствовал присутствие собачьей души, блуждающей во мраке: нежной, свирепой и истерической.

Сурнин вытащил пулю примерно с десятой попытки, разорвав проволокой рану, лишаясь чувств от усталости и причиняемой им боли. И наконец плоский, расплющенный о живые ткани кусочек свинца лег на его ладонь. Сурнин подкинул его, вздохнул и выбросил из землянки.

Теперь рану предстояло обеззаразить. Этого Федька не боялся. Выбравшись наверх, он запалил костерок и сунул туда небольшой металлический прут. Примерно через час, одурев вконец от вони паленого прижигаемого мяса, едкого йодного запаха, от ужасного вида отверстой раны, невыносимого зрелища корчащегося, мучительно содрогающегося тела, он выполз наружу и распластался тут же, возле потухающего костра.

Очнулся часа через два, уже затемно. Встрепенулся, сел и спросил себя в сонной полуодури: что это было? Может, опять сладкий и страшный сон поблазнил ему возле земляночки, как случалось, бывало, прежде и не раз? Однако крыша лесного жилища была разметана, а спустившись туда, вниз, Федька вздрогнул: нет, все правда! Вот он, лежит, никуда от него не денешься, притащить-то ты его притащил, да не на свою ли погибель, Феденька, садовая твоя голова?

Федькин гость лежал неподвижно, на боку, подогнув копыта; голова была запрокинута, рот широко разинут. Видно было, что внутри полуконя-получеловека вместе с током крови бродит яд, жгучий, смертельный, пошедший от раны, от слабости после варварской, самодельной операции. Жар, судороги. Федька налил воды из корчаги во фляжку и склонился над неизвестным существом. Тот захлебнулся вначале, но вдруг резво поднялся, щупающе хватая руками воздух, чуть не вывернул Федькину кисть, дернул к себе фляжку и присосался к ней. Следующую Сурнин положил ему в руку сам, осторожно. Гость пил, пил и, выпив почти всю корчагу, затих. «Ой, помрет! — закачал над ним головой Федька. — Лекарство надобно, а так — что? Ой, помрет…» Аспирина в аптечке осталось совсем чепуха: пять таблеток. Он высыпал их в горсть, разжал челюсти человека-коня, сдавил пальцами щеки, бросил таблетки в рот и снова наклонился с фляжкой.

Сурнин чувствовал себя разбитым: его колотило ознобом, сердчишко билось скоро, неровно. Завалиться бы сейчас на соломку в углу земляночки, укрыться поплотнее натащенной из дому ветошью, скоротать осеннюю ночку…

Однако, поразмыслив чуток, решил действовать иначе. Первым делом придал землянке прежний вид: устроил крышу, положив сверху жерди, скрыл ее дерном — вот уже ничего не осталось на поверхности, кроме небольшого холмика. Спустился вниз, постоял над телом распластанного невиданного существа, обложил его со всех сторон соломой, накрыл тряпьем, всем, какое только нашлось. Затем выбрался наружу и с тихой думой побежал по лесу. Темно уже было, и звездочки всходили над Федькой Сурниным, лесным старателем. Но ему было не до звездочек — что они занятому своими делами человеку! Легкий шаг его слышали звери и птицы и отражали его в сумеречном своем сознании. Спешащий и не знающий страха опасен! Ворча, они таились в своих норах и логовах. Но человеку не было заботы и до них. Оставляя следы на тропах, ныряя в овраги, пересекая не залитые еще лунным светом поляны, он рвался к деревне. Вот уже лают собаки, домашняя кошка сорвалась с дерева и бухнулась в траву мягким шаром. Это деревня.