Последний Совершенный Лангедока - Страница 30

Увидев, что пилигримы не заплатят больше, дож сказал: «Сеньоры, на мой взгляд, вы поступили худо, ибо как только ваши послы заключили сделку со мной и моим народом, я повелел, чтобы ни один купец во всей моей земле не занимался торговлей, но чтобы они пособляли подготовить флот, и с тех пор они приложили к этому свои старания и вот уже целый год с половиной и более ничего не заработали на этом. Мало того, они много израсходовали на это дело; поэтому мои люди желают, и я также, чтобы вы уплатили нам деньги, которые вы нам должны. Если вы этого не сделаете, то знайте, что вы не двинетесь с этого острова до того мгновения, пока мы не получим своё, более того, вы не найдёте никого, кто бы принёс вам питьё и еду».

Когда графы и простые воины-крестоносцы услышали, что сказал дож, они приуныли и почувствовали себя в затруднительном положении, и тогда учинили вторичный сбор денег. Осталось недоплаченными ещё тридцать шесть тысяч марок, и денег больше не было, не осталось даже на продовольствие.

Тогда дож пришёл в шатёр к Бонифатию Монферратскому и сказал: «Король Венгрии отнял у нас Зару в Славонии,[58] которая является одним из укреплённейших городов на свете. При всем нашем могуществе, мы никогда не сможем вернуть её своими силами. Помогите нам завоевать Зару, и мы предоставим вам отсрочку для уплаты и потом доставим ваше воинство в Вавилон. Долг вы сможете вернуть из первых же завоеваний, которые вы произведёте, и которые составят вашу долю». И вожди похода согласились на это, но простым крестоносцам не сказали ничего. Вот так и получилось, что они с самого начала оказались кругом должны хитроумному Дандоло. И он сумел воспользоваться этим долгом в полной мере.

Ну, а пока на остров Святого Николая привезли хлеб, вино и мясо, а гулящие девки приплыли на лодках сами, и опять начался пир и безудержное веселье. Не было ни одного бедняка, который не возжёг бы большого факела, и они носили на остриях копий большие светильники вокруг своих палаток и внутри них, так что казалось, что все войско объято пламенем. Не ведаю, каким чудом они тогда не сожгли лагерь…

А потом случилось нечто странное, и между крестоносцами пошли разговоры – не нашёптывает ли нашим вождям дьявол?

В лагере появился юноша лет двадцати от роду, худосочный и невзрачный, именем Алексей, который утверждал, что он – император Константинопольский. Многие собирались послушать его рассказы, а он со слезами на глазах повторял их, падал на колени перед простыми воинами и умолял о помощи. Вообще этот юноша питал пристрастие к вину и после кубка-другого пьянел и начинал рыдать и биться головой о песок.

Из его слов получалось так.

Константинополем в то время правил император по имени Исаак; и у него был брат, которого звали Алексей, и этот брат сверг его.

– Был такой император, Исаак II Ангел, – подтвердил я. – Помнишь нашу первую стоянку на острове Проконнес?

– Не помню, – пожал плечами Гильом, – я тогда уже в лёжку лежал в каюте. А что?

– На острове я встретил юродивого именем Василакий. Теперь я вспомнил, почему мне показалось знакомым его имя. Болтали, что когда Исаак снарядил поход против болгар, он зашёл в храм помолиться. Увидев его, некий юродивый начал своей палкой царапать глаза царя на мозаике, а потом сорвал с него головной убор и швырнул на землю.

– Юродивого, конечно, тут же повесили?

– Что ты, это же божий человек, никто бы не посмел поднять на него руку. Исаак молча подобрал шапку и вышел из храма. Тогда это сочли дурным предзнаменованием, но скоро забыли, а вспомнили только после того, как Исаак лишился трона и зрения – Алексей приказал ослепить брата.

– Вот этого я тоже не понимаю, – сказал Гильом, – зачем выкалывать глаза? Казнить или заточить в крепость – это дело обычное. А у вас изуверство какое-то…

– Ну, считается, что нельзя проливать христианскую кровь, тем более, кровь василевса. Нет такой темницы, из которой нельзя было бы сбежать, но вот слепой править не может. Раньше глаза несчастным просто вырывали или выдавливали, от чего они, конечно, умирали в ужасных страданиях, а потом придумали выжигать их раскалённым прутом, причём железом в глаза не тыкали, а подносили прут и ждали, пока зрение померкнет…

Гильома передёрнуло:

– Выходит, не лгал этот юнец.

– Выходит, не лгал. А что он ещё рассказывал?

– Рассказывал, что его долго держали в темнице вместе со слепым отцом, но охраняли плохо. Придворные, оставшиеся верными Исааку, подготовили отцу и сыну побег, но отец бежать отказался, чтобы не быть обузой сыну, а тому приказал бежать и собирать войско против своего дяди, вот он и явился в Венецию. А ты помнишь этого Алексея, брата Исаака?

– Видеть я его не видел, я же тогда мальчишкой был, но взрослые про него говорили многое, кое-что я запомнил. Болтали, что во время коронации Алексей III замешкался у Царских дверей Святой Софии.

– Это такой громадный собор с куполами, как надутые паруса? – перебил Гильом.

– Да, он.

– Достойный дом Господа, – уважительно сказал крестоносец. – Во Франции я не видел таких.

– Мы уже давно не умеем строить ничего подобного… Так вот, сначала подумали, что император тщательно и прилежно, выводя каждую букву особыми пурпурными чернилами, пишет Символ веры, как полагается по ритуалу, но оказалось, что он ждёт, когда астролог с галереи даст знак о том, что звезды благоприятствуют коронации. Конечно, многие прибегали к услугам гадателей и астрологов, но заниматься магией в храме Божьем – грех.

По выходе из врат Софии царю подвели изумительно разубранного арабского скакуна, который вдруг начал ржать и брыкаться. Когда Алексей все же ухитрился вскочить в седло, конь встал на дыбы, и с головы Алексея слетела корона, а из неё выпало несколько драгоценных камней. Ничего хуже этого уже быть не могло.

В доме моего отца бывал почтенный Никита Хониат,[59] муж весьма мудрый и учёный. Он и рассказывал, что Алексею сразу же привели другого коня, но торжественный выезд свершался уже не при целой короне, и это было сочтено неблагоприятным предзнаменованием.

По предсказанному и вышло. Когда крестоносцы осадили Константинополь, Алексей III не сумел организовать его оборону и бежал, запятнав царские одежды позором.

– И вот при виде этого ничтожного юнца, – подхватил Гильом, – Дандоло, самый большой ненавистник и завистник ромеев, но дож умнейший из умных, вдруг понял, что месть его наконец-то может совершиться. Он годами повторял в уме и перечислял, сколько бед было причинено венецианцам ромеями, но военной силы у него не было, ведь венецианцы торговцы, а не воины. А тут в его распоряжении вдруг оказалось могучее воинство. И он в сердце своём решил, что воины Христа сначала вернут Венеции Зару, а потом отомстят Византии за нанесённые обиды и бесчестия. Но крестоносцам он тогда ничего не сказал, ибо могучий ум, несвойственный древнему старцу, соединял со змеиной хитростью. А когда крестоносцы поняли, за что им придётся сражаться вместо Гроба Господня, было уже поздно.

На восьмой день праздника Святого Ремигия[60] флот вышел в море. И у каждого из знатных людей был свой неф – для него и его вассалов, и свой юисье – для его коней, и у дожа Венеции была своя галера, вся алого цвета, и на носу её развевался алый шёлковый стяг. Четыре трубача трубили в серебряные трубы и гремели кимвалы, и столько колокольчиков, и барабанов, и иных инструментов, что это было настоящее чудо. Бонифатий Монферратский велел всем священникам и монахам подняться на корабельные башни и там петь «Приди, о дух всевиждущий». И когда флот отплыл из гавани Венеции, все эти галиоты, все эти богатые корабли и столько других судов — это было со времени сотворения мира самое великолепное зрелище. Они плыли, натянув паруса и с поднятыми на корабельных башнях стягами и флажками, и можно было сказать, что всё море кишело кораблями.