Последний сеанс - Страница 2

Артем очнулся под жестким взглядом бармена из дальнего угла зала, выпростал у Тани поникший на бок бокал, допил одним махом:

– Дети мои, пить больше нельзя, считаемся и валим отсюда!

Официантка живо подсунула готовый расчет.

Артем полез в задний карман джинсов за бумажником, цыкнул на проявившего интерес к реальности Илье:

– Малыш, сегодня я за всех…

Таня не стояла на ногах. Валилась то на Илью, то на Артема, пока они надевали на нее куртку, завязывали шарф. Таня упиралась. Она не хотела садиться в распахнутое такси, обнимая и целуя Артема, обнимая и целуя Илью. Они то поддавались на ее объятия, то стряхивали с себя ее руки… Наконец, Таню положили-усадили. Илья уже готов был нырнуть туда же вслед за Таней, но Артем неожиданно твердо схватил его за рукав… Илья одернул его, извернулся, а в это время Артем уже сам заносил ногу, чтобы прыгнуть к Тане, но Илья выволок его за шиворот и чуть было не получил в ответ по морде. Вдруг Артем серьезно посмотрел на Илью и кивнул. Илья кивнул Артему. Они, наконец, хлопнули дверцей такси и вдвоем – пальто на распашку, пар от распаренных возней и алкоголем тел – смотрели, как такси плавно встраивается в вечерний поток машин.

– Таня мила…

В головах фонарных столбов мотылялись тяжелые хлопья снега. Такие редкие, что их можно было посчитать: один, два… десять… шестнадцать. И таяли крупными каплями на темном асфальте. Артем и Илья охлаждались, замерзали, трезвели. В ушах еще звенел Танин голос: «Мальчики, я вас так полюбила, так полюбила, так люблю».

– Да, мила, – согласился с Ильей Артем.

Знаменитый психотерапевтический метод «театр освобожденной ненависти», который принес Наталье Борисовне Воронович славу и был зафиксирован в книжках под ее именем на самом деле, от макушки до хвоста, придумал и продвинул ее бывший патрон. Патрона звали Лисич.

Эта чудная парочка сошлась еще в научном институте чего-то-там трам-па-пам СССР, где Лисич был доцентом, а также научным руководителем аспирантки Воронович.

Фамилии годились им до смешного наоборот. Воронович больше заслуживал именно Лисич. Черные очень широко расставленные глаза, черные волосы, темные пятна пигментации на лице, черное зияние гниющего резца при улыбке. В обеденный перерыв он распахивал дверь кабинета с табличкой отдел чего-то-там научного института трам-па-пам СССР, щурился на фронтальный свет от окна, застывал, нащупывая в кармане сигареты и спички, и, затянувшись (подбородок вверх) кашлянув (клюнул всем корпусом вниз), устремлялся в свободное кружение по гулкому коридору цокольного этажа.

Шагал Лисич быстро и мелко. Прихрамывал и подпрыгивал на длинный ногах, сгибался от кашля и разгибался, несся дальше, сильно размахивая прямыми руками. Из-под фалд серого на черную жилетку пиджака вился сигаретный дымок. На половине круга к его черной подпрыгивающей, ныряющей вверх-вниз фигуре, присоединялась другая – женская. Воронович семенила рядом легко и мягко. Изящно виляла круглым маленьким задом в красной юбке, маленькой белой ручкой приглаживала пушистые рыжие волосы, с лисьей грацией клонила длинную белую шею, внюхиваясь в слова патрона.

Институт хихикал в курилках над ученой парочкой. Коллеги азартно давясь смешками развивали следующие версии: им нужно пожениться и взять двойную фамилию Лисич-Воронович. Им нужно пожениться и поменяться фамилиями. Можно не жениться, дать взятку начальнику паспортного стола и поменяться фамилиями просто так – из сострадания к товарищам по институту, которые вот уже несколько лет на них без смеха смотреть не могут.

В институтской стенгазете по случаю уходящего 1983 года художник в разделе «юмор» изобразил сцену известной басни так: на дереве сидит рыжая не в меру пушистая ворона, под деревом – лисица, но черно-серая и в перьях. Оба персонажа смотрят на зрителя озадаченно. Подпись: «У кого сыр?». Коллеги гоготали и икали, зависая в холле у картинки, а Воронович и Лисич как ни в чем не бывало кружили по своему цокольному маршруту. Никто не слышал, чтобы хоть что-то каркнул Лисич по поводу этой шутки. Никто не видел, чтобы хоть бровью повела Воронович, мягко проскальзывая мимо стенгазеты с веселившимися рядом товарищами.

После работы Лисич и Воронович не общались, из институтских дверей выходили в разные стороны. Лисич шел в какую-то странную квартиру играть в преферанс и покер, а Воронович на свидание – устраивать свое женское счастье.

В институте чего-то-там трам-па-пам СССР Лисич тихонько просидел-проходил двенадцать лет. Как-то осенью написал заявление об уходе. Оставил его на столе, положил сверху шариковую ручку, смел в портфель бумаги и вышел в коридор. Прямо с портфелем в руках прокашлял, проковылял по кругу и после звонка, призывающего товарищей вернуться на рабочие места, выпорхнул из института под холодный осенний ветер перемен.

Через неделю Лисич обустраивал кабинет психоаналитика первого в стране кооператива психологической помощи гражданам. Кабинет занимал одну не слишком уютную комнату в коммунальной квартире на первом этаже. Квартира была тихая. В четырех других комнатах жили: идеально равнодушная ко всему на свете старуха, почти глухой старик, непьющий разведенный дальнобойщик и блеклая семейная пара студентов-вечерников, замкнутых друг на друге. Старики ходили только в туалет и на кухню, строго соблюдая очередность. Идеальный холостяк вне смены отсыпался и никогда не ел дома. Молодую супружескую пару Лисич видел только раз – поздно вечером они двумя тощими тенями прошмыгнули от входной двери в свою комнату и там растворились – видимо, в долгожданных объятиях.

Лисич прикрутил к входной двери роскошную латунную табличку «Доктор Лисич, психологическая помощь гражданам», выставил в коридоре подставку для зонтов в виде черного пуделя, служащего на задних лапах, накинул охотничий овечий тулуп и вышел курить, ковылять и кашлять по кругу внутреннего двора.

В названии своего кооператива Лисич делал ударение на слове «граждане».

На счастливый случай Лисич не надеялся и граждан отбирал сам: обеспеченных, со связями и влиянием. По вечерам, втиснувшись в новое черное пальто, упаковав длинные ступни в черные лаковые туфли он шел туда, где правильные граждане водились в избытке – на приемы, вечера, закрытые кинопросмотры, юбилеи и детские праздники на 100 человек гостей. Прежде чем предложить свои услуги он долго кружил вокруг жены или любовницы чиновника или быстро богатеющего коммерсанта, высматривая душевную боль, тоску и отчаяние неудовлетворенности. Выкружив свое, действовал уверенно, напористо, но не теряя обаяния. Женщины обычно быстро соглашались стать клиентками доктора Лисича – загадочного и немного пугающего.

Первую клиентку Лисич подцепил на похоронах. Жена директора ресторана с помпой, как императрицу, хоронила свою мать. За три дня до смерти ее мать справила 98-летнию годовщину – в глубоком и давнем беспамятстве, в душной вонючей комнате. Дочь, сама разменявшая шестой десяток, грузная, жесткая блондинка с воспаленными щеками, тем не менее была безутешна. Голосила не на шутку, заламывала руки и падала, обессиленная от скорби, на прекрасный сверкающий черным лаком гроб, цокая по его крышке золотыми кольцами.

На следующий день в маленькой приемной за кофе с коньяком, за конфетами, за сигареткой с рюмочкой ликера, под тихое покашливание и располагающее покаркивание доктора Лисича выяснилось, что душа директорской жены и вправду мучается жестокой тоской.

Молодой любовник, сученыш, гад, мерзкий подонок, не любит ее. Ее! Ее! И не любит. Такую, – шмыг носом, – такую…

Сигаретная затяжка, дрожание щек:

– Да она… она… Да от нее прокурор Пресненского района без ума! Влюблен, как мальчишка. Прокурор района! Как мальчишка… А этот… Не любит… Да она…

И так три невероятно длинных изматывающих часа.

Только к вечеру грузная и ненасытная душа директорской жены облегчилась. Отсморкав в платок Лисича остатки горя женщина с восхищением и надеждой уставилась на него.