Последний сеанс - Страница 10

Итак, кто из зрителей еще не понял, тот хотя бы почувствовал – перед ними птица высокого полета! Само совершенство. Эта элегантная небрежность, простота и стиль. Как подчеркивает зелень глаз под черными бровями нежный оливковый цвет тонкого трикотажного свитерка… Им нельзя не восхититься. В последнее время Артем, правда, слегка распустил бока и вообще как-то просел, но это не в счет. Особенно для тех, кто не видел его год назад в тренажерном зале или нет – лучше в бассейне, когда он, весь залитый искусственным голубым светом, группируется для прыжка в воду – по столь четко, но с почти девичьим изяществом проработанному рельефу мышц под гладкой загорелой кожей, можно изучать строение идеального человеческого тела. Артем, правда, маленького роста – серьезный для его совершенства недостаток. Но этого отчего-то никто не замечает. Кажется, он давно приноровился обманывать зрение зрителей, преподнося себя Гулливером среди лилипутов.

Показав все, что он хотел показать, Артем, эффектно замешкавшись, выбрал себе место на подлокотнике кресла рядом с красивой девушкой.

– Вот так, – подумал он, – выше всех и только наблюдатель, а не участник этого сборища лузерих.

Он довольно улыбнулся всем и никому. Приготовился сиять. Принимать восхищенные взоры. И – совсем парень за последний год расшатался – чуть не упал со своего насеста от резкого бабьего окрика.

– Девочки, гляньте-ка, у нас тут прямо жених и невеста нарисовались! Красота неземная!

Прямо на Артема уверенно и мощно смотрела толстая бабища, обтянутая везде, где обтягивалось, черным трикотажем и блестевшая золотом – в ушах, на пальцах, пуговицах и пряжках.

Артем испуганно оглянулся на Воронович и девочек. Воронович сидела на широком и низком подоконнике, заваленном маленькими в восточном стиле думками. Стройные ноги в икрах скрещены, бежевая ткань юбки обтягивает стройные бедра, стройная лояльная улыбка красиво довершает образ. Девочки понимающе хмыкнули. Артем, конечно, не мог этого ожидать – сборище «лузерих» оказалось не так просто. Им новые шоу не нужны – свои, местные звезды, имеются.

Бабищу звали Ольга Ниловна. Она была клиенткой театра со времен Лисича. Великого Лисича Ольга Ниловна обожала, боготворила. Ради Лисича Ольга Ниловна была готова на все. Она любила его как женщина, мать и дочь одновременно. Называла Лисича Учителем. Считала себя его ученицей, проводником Метода, хранительницей его учений и около семи лет исправно платила за сеансы, ни разу не намекнув на скидку. Лисич ласково называл Ольгу Ниловну «Карабасихой», радостно приветствовал на каждом сеансе и фантазиям танконепробиваемой бабищи не препятствовал.

– Она – совершенство, – восхищенно каркал он Воронович. – Какая мощь, сила! Потрясающая неспособность к рефлексии. Торпеда! Замечательный человеческий образец – жму руку Создателю – сам бы такую не придумал. С какой феноменальной жадностью и хитростью ее эго стремится подчинить себе все. Эмпатия развита слабо. Но при всем этом – высокая социальная адаптация и нормальные средние интеллектуальные способности. Ее мышление великолепно неподвижно, – Лисич закашливался от смеха. – Она наше золотое дно на черные времена! У нее самосознания не больше чем у бегемота. Она неизлечима, коллега… Ха-ха-ха! Ее ненависть неисчерпаема!

К Воронович Ольга Ниловна относилась со снисхождением, как к слабости патрона. В ее глазах никто не мог быть продолжателем великого Лисича. Но раз Лисич сам, пусть и ошибочно, решил «выдвинуть» Воронович, она – так и быть – подчинится.

Ольга Ниловна нисколько не изменилась за годы. Тело – да – ослабло, стало пожиже. Его мощный объем медленно сплывал к низу – коленям, икрам и щиколоткам, заостряя плечи, высушивая запястья. Появились проблемы с давлением и странные, ставшие потом фирменными, приступы. Когда вся группа, доведенная до ручки ее непробиваемым хамством и наглостью, ополчалась, наконец, против Ольги Ниловны, та вдруг обнаруживала себя в полнейшей темноте. Крутила башкой, вопила. Что-то выключалось у нее там, и она – не симулировала – правда, ничегошеньки не видела. Зрачки не реагировали на свет.

Когда это произошло с Карабасихой впервые, врач и даже Воронович, отпустив раньше времени оставшихся участников группы, в волнении сопровождали ее на машине скорой помощи в больницу, устраивали в палату, сидели, ждали. Приступ прошел быстро. Воронович и врача допустили к койке Карабасихи. Там Воронович и предложила Ольге Ниловне – мягко и с состраданием, насколько это вообще возможно для Воронович – больше не посещать сеансы, коли уж таки дела.

И врач поддакнул:

– Нешуточные, ага, дела.

Но Ольга Ниловна вытаращив увидевшие снова все ясно и четко глаза отрезала:

– И не подумаю! Пусть этим сучкам, этим мерзким гадинам будет стыдно! Пусть знают, что они сделали с больной женщиной и больше не смеют! Пусть знают, как доводить человека до больничной койки! Я их растопчу, я на них в суд подам… Я их подавлю одну за другой, как… как… как клопов! И не поморщусь!

Воронович и врач переглянулись и расслабились:

– Да, Лисич был прав. Наша неподражаемая неизменная Ольга Ниловна! Наша Карабасиха!

Свет в голове у Ольги Ниловны вырубался потом дежурно. На скорой ее, позевывая от тряски, сопровождал только врач. Воронович сеансов не прерывала, клиенты ненавидели оплаченное ими время в рабочем режиме без Карабасихи.

С группой Тани и Артема Ольга Ниловна справилась на раз с четвертью. С ее-то опытом. Девушки оказались как на подбор воспитанными и вежливыми. Карабасиха безмятежно царила, полнела и меняла наряды для каждого сеанса. Группа кивала, поддакивала. Но Артем с замашками на совершенство ее насторожил. Ольга Ниловна на всякий случай поддала жару:

– Знаешь ли ты, зачем сюда пришел? – как большая старая горилла Ольга Ниловна встала и передвинула свой стул ближе к Артему. Корпус Артема поддался назад. – Мы сюда ходим не из любопытства. Мы работаем по очень серьезному методу под руководством, конечно. – кивок в сторону Воронович, – Мы тут как одна семья. Даже не семья – и в семьях бывают раздоры. Мы – одна душа. У нас не принято что-либо скрывать. Так что тебя привело к нам? Я на «ты» сразу – без церемоний? Я намного старше тебя, мне можно. Так ответь нам… – активно выдохнула она. – Зачем ты здесь?

Артем пошевелил губами и слишком тихо для себя произнес:

– Наверное, за тем же, зачем и другие…

И совершенно напрасно выдал свой страх. Его все равно не услышали:

– Тут такие правила, – кивок на подоконник, ответный лояльный блеск очков. – Если ты пришел к нам, то нужно эти правила соблюдать. Мы тут все открыты. Я девочкам не раз говорила – только абсолютная откровенность поможет. Посмотри на них! – хлебосольный взмах правой рукой поверх голов девочек. Девочки застыли с бесстрастными лицами.

– Пришли сюда. Серые, несчастные… – Ольга Ниловна поджала губы и закивала.

– А сейчас – смотри, – голос Карабасихи пошел вверх, подбородок – вперед, в глазах – честная гордость, – смотри, как расцвели, как похорошели, куколки мои. Бывало, я, как наседка, усаживалась над каждой. В ущерб себе, забыв про свои интересы… Я ведь такой же участник группы, как и они – разбирала их проблемы, как свои. Но мне не жалко…

– Я самая старшая здесь. Все-все про Метод знаю. Я сейчас тебя со всеми познакомлю, – Ольга Ниловна приосанилась и приготовилась представлять девочек. Вылитый Карабас-Барабас, достающий из сундука своих марионеток:

– Ты сидишь рядом с Анечкой.

Анечка повернулась из глубины кресла и кивнула вверх Артему. Артем кивнул вниз Анечке и они оба одновременно уставились на Ольгу Ниловну.

Анечка была ровно спокойна. В свободном разговоре не участвовала. Группа даже голоса ее настоящего не слышала. Об Анечке ничего не знали. Узнать не старались. Группа во главе с Ольгой Ниловной сразу, как часто это бывало в Аничкиной жизни за стенами театра, выключила ее из своего круга. Анечка была красоткой. Какие же могут быть с такой красотой проблемы? Но если ей хочется, так пусть уж походит, послушает, как вообще люди, ну, то есть другие женщины, не такие красивые, живут. Аничкина внешность раздражала. Ее внимательно обсудили-рассмотрели-разобрали по частям – ноги в икрах толстоваты, глаза близоруки и косят немного, зубки не слишком ровные – и лишь тогда чуть успокоились. К еще большей радости вскоре выяснилось, что Анечке не к лицу сеансы освобождения. Губы ее от злости и ненависти становились тонкими, лоб морщился. И визжала она, как павлин, неожиданно мерзко.