Последний рассвет - Страница 20

– Ты – дерзкая нахалка! – выпалил Хадзиме, и, задрожав от злости, бросился на сестру с кулаками. Она ловко поймала руку и крутанула в запястье – ошеломлённый сёгун свалил перегородку, прорвав шёлковую обивку. Некоторое время он лежал, непонимающе глядя в потолок. Затем встал, мазнул сердитым взглядом прибежавших ёдзимбо, и покинул комнату, дрожа от гнева…

Впервые за долгое время Суа приснился цветной сон, в котором она лежала на поляне, залитой солнцем, среди лилий, белых и красных роз. От аромата приятно кружилась голова, сквозь красочную пелену нереальности она чувствовала тепло, подобное тому, которое испытываешь, находясь с дорогими людьми. Рядом сидела мама, одетая как крестьянки, а папа и Шуинсай вместе носили охапки душистого сена, заготовленные на зиму для коровы. Суа знала, что её собираются отдать в храм, чтобы она стала мико и не пачкала руки крестьянским трудом… Но вдруг рядом появился брат Хадзиме и сказал, что договорился с богатым господином, который согласен взять её, Суа, себе на содержание – в качестве майко, в обмен на её девственность.

Суа проснулась от громких криков испуга: девушки визжали, сбившись в кучу, прикрывшись шкурами. Парни сонно переглядывались. Утренние бледно-синие лучи солнца, струившиеся в окна, выхватили белую толстую крысу с длинным розовым хвостом. От пронзительного девичьего визга крыса заметалась из угла в угол, и, наконец, спряталась под печь. В хижину вбежал мастер Шуинсай, следом – старик Бенйиро. Первый недоумевал, второй тонко расхохотался.

В это утро они так и не смогли отправиться на Исикари. В Дунгбен принесли известие – на деревушку Хайкан, что располагалась далеко внизу ущелья, западнее храма, напали горные бандиты: загнали в глубокую яму мужчин, забрали запасы риса, увели несколько голов скота, надругались над женщинами и детьми. Обещали вернуться, когда крестьяне соберут выкуп, и жители Хайкан понимали, что им несдобровать. Видя, как тренируются ученики братьев Зотайдо, посланники деревенского старосты решили обратиться за помощью к ним.

– Уходи, пока цела! – раздражённо вскричал Лао, подбежав к Суа, заглянул в лицо, едва не поцарапав седой щёткой усов. Перед глазами принцессы багровела неприятно вытянувшаяся помятая волчья физиономия мастера. Суа сохраняла спокойствие, стиснув зубы. От Лао разило саке и здешним деликатесом – маринованными ламинариями. Старший Зотайдо ярился – размахивал руками, толкался, гримасничал, но ученики привыкли к такой манере и не реагировали, они знали, что мастер столь необычным способом испытывал их на прочность. Шуинсай, наконец, остановил расходившегося брата.

– Никто не покинет отряд, слышишь, перестань! У каждого воина своё предопределение… – последние слова прозвучали глухо, и некоторые поняли, что подразумевал младший Зотайдо.

Мастер своего дела, помешанный на совершенствовании живых боевых машин, Лао проводил в тренировках дни напролёт. Учеников он считал статистическими единицами, «средством для достижения цели в руках умельца», и не более. В отличие от Шуинсая, Лао не дорожил никем из учеников, самоотречение считал «основой-наконечником воинского совершенства», не чувствовал вины за смерть, разговаривал только по мере необходимости, не вдаваясь в подробности, не приветствовал индивидуальный подход. Не испытывал Лао к ученикам ни дружбы, ни симпатии. Ничто не могло разжалобить старшего Зотайдо, казалось, по его венам бежала ледяная вода, а сердце – осколок гранита. Он мог дюжинами посылать на смерть, затем тренировать новобранцев и отправлять снова. Подчинялись ему беспрекословно, знали, что ослушание наказывалось.

– Вы погибнете, недоучки, – проговорил Лао жёстко, бросив в стоящих кучно учеников горсть камней. – Я уже вижу вас, мертвецов, в земле!.. Пшли вон!

Ученики молчали, глядя на мастеров, кто внимательными, кто преданными глазами. Лао, сев подле костра, поднял дожарившийся кусок говядины, удовлетворённо улыбнулся:

– Значит, готовы умереть? – торжество разгладило черты его лица. – Духом зрелый настоящий самурай всегда готов проститься с жизнью. – Лао поднял и оглядел лоснившийся от жира аппетитный кусок. – Жизнь – ничтожна! – откусил и поморщился: кусок не успел остыть. – Честь – вечна! – горячая сальная капля потекла по бороде.

– Но ВЫ – не самураи! – заорал Лао. – Только посмейте умереть! Думаете, смерть спасёт вас от меня? Х-ха! Если узнаю, что кто-то из вас мёртв – догоню и убью!

Отряд новоявленных свеженатасканных диверсантов и два мастера выдвигались к деревне Хайкан. Озёрные макаки тихо сидели на деревьях, провожая взглядами странных людей. До деревни путь не близкий. Ведя свою небольшую армию, Шуинсай и Лао делали привалы.

Белёсый туман плоскими слоями стлался над лощиной, которая постепенно окрашивалась багряным цветом, и вскоре тьма уже не превращала в человеческую фигуру каждый колеблющийся куст и корягу.

Три дня Шиничиро не появлялся ни на тренировках, ни дома. Шина, вернувшись с поля, увидела записку – несколько иероглифов манъёганы, выложенных на циновке стеблями сельдерея: «Прости, мам, вернусь не скоро, если вообще вернусь».

Закрывшись в комнате, она неслышно плакала, причитая:

– Зачем, Шини-тянь? Чего добиваешься?

Шина волновалась. На следующий день она успокоилась, когда знакомые сказали, что несколько раз видели её мальчика.

В чём провинился? Она подозревала, что Шини что-то натворил, но спрашивать у Кендзо не имело смысла: старик не сказал бы, он вообще мало разговаривал, только кивал да хмурился. Наконец Йиро поделился услышанным от односельчан. Оказалось, в доме Кендзо кто-то пролил чернила на его постель, напугал служанку и забрал рыбу. Старик сразу подумал на бездельника Шиничиро. Теперь рассерженный Кендзо отрядил на поиски Шиничиро несколько своих якудза.

Шиничиро донесли, что старый мастер зол и не станет выслушивать его оправданий. По возвращении его ждало рекордное количество ударов бамбуком, затем курс тренировок, разработанный сэнсэем «Затаившегося дракона» для нерадивых. Юноша прекрасно понимал, что будет, появись он в Ампаруа, поэтому возвращаться не торопился.

Морико не посмела укрывать Шиничиро у себя дома. Мало того, пообещала рассказать, что не покинул тот Ампаруа, а живёт у друга. Юноша, схватив предательницу за шиворот, затолкнул в дом и задвинул за собой перегородку.

– Ты что? – зашипел он, приложив палец к губам. – Мне конец, если старый доберётся до меня! Дай хотя бы переночевать. Утром уберусь, обещаю. Я не ел много дней.

– Украл у мастера рыбу, – она сердилась. От прежней мягкой доброй девушки не осталось и следа. – Значит, ел.

– Обменял на рисовые колобки, – помялся Шиничиро, поглядев по сторонам. – Рыбу ведь надо чистить. Тихо ты, не кричи!

– Если не пропустишь – получишь! – девушка всерьёз была настроена враждебно. На её милом лице читалось недовольство.

– Давай лучше обниму тебя. – Он заключил девушку в объятия, хотел поцеловать. Ударив юноше коленом в пах, Морико выскользнула из дома.

– Урод!!!

– Глупая… девка!.. – боль внизу живота – тупая, невыносимая, проходила медленно. Через некоторое время утихла, но юноша всё равно ощущал себя опустошённо. Нигде не нашлось поддержки. Оставалось сдаться, вынести наказание да вернуться домой. Нет, не дождётся противный дед! Откуда было знать юноше, когда хамил, что этот глубокий старик – прославленный Кендзо?.. Сам виноват!

Шиничиро убежал из дома Морико. Да, зря проделал столько ри, лучше бы послушался Хаору…

Лучший друг Зотайдо Шини по имени Микачи Хаору давно отошёл от суматохи тренировок, никому не подчинялся, слушая лишь зов сердца и звуки порой пустого, но всё равно отчего-то толстого живота. Его родители постарели настолько, что оказались неспособны держать оболтуса в узде. Теперь вся его непутёвая жизнь состояла из крепкого сна, хмельного саке, горсти риса с кусочками морского окуня да смазливых юдзё в борделях. Хаору жил на побережье Тихого океана в джонке, которая нуждалась в ремонте. Иногда он подбирал и перевозил на острова Идзу с Хондо и назад мелких торговцев, желавших поживиться контрабандой зелёным стеклом, что добывали на Ниидзиме, самураев-ронинов, искавших сообщников среди ссыльных акуто, или монахов нитирэн, добиравшихся в храм Тёэй-дзи. Если Хаору подряжался работать проводником и перевозчиком, то за услуги получал еду, ценные вещи, обзаводился новыми друзьями. Но почти всегда он воровал, придерживаясь старого правила дядюшки Ичаня: «Не можешь заслужить или заработать, так возьми, ибо хозяин вещи не тот, чья она, а тот, у кого она».