Последний проблеск света (ЛП) - Страница 5

— Что это? — он кивает на мою руку.

Записка.

Я смотрю на нее, затем медленно протягиваю Трэвису.

— Это было у мужчины. Перед смертью он сказал, что это надо доставить в Форт-Нокс.

Трэвис читает записку, а потом, должно быть, перечитывает снова и снова, потому что долго не поднимает головы.

— Моя бывшая жена сейчас в Форт-Ноксе, — по его голосу я понимаю, что он боится за нее.

— Все мои близкие, что у меня еще остались, сейчас в Форт-Ноксе.

Он облизывает губы.

— Ладно. Мы возьмем это. Стада движутся очень медленно. Им приходится делать так из-за их численности, и они останавливаются в каждом городе для грабежа. Мы наверняка сумеем их опередить.

— Ты так думаешь?

— Мы должны это сделать. Там Шэрил. Все там.

— Ладно. Если удастся найти достаточно бензина, то на джипе мы сможем ехать весьма быстро, даже если придется съехать с дороги.

— В конце концов нам определенно придется съехать с дороги. Но мы поедем как можно быстрее.

— Я не понимаю часть про волка.

Трэвис качает головой.

— Я точно не знаю. Но стада иногда помечают себя. Может, это их метка — чтобы дать нам знать, какое стадо туда направляется.

— О. Может быть. Ну, давай отправляться. Сколько у тебя бензина?

— Примерно четверть бака. Далеко не уедем.

— Тогда попробуем найти еще. По пути должны встретиться заброшенные города.

— Ага, — Трэвис закрывает заднюю откидную дверь джипа, а потом тянется ко мне, вынуждая меня ахнуть и отпрянуть.

Он быстро опускает ладонь, не дотронувшись до меня.

— Прости. У тебя из руки идет кровь. Ты же сказала, что не пострадала.

Я удивленно смотрю на себя.

— Не пострадала. Эти парни мне не навредили. Должно быть, я порезалась, когда шарилась в кузове грузовика. Даже не заметила.

Я снимаю рубашку, у которой теперь порван один рукав, беру предложенную им влажную салфетку и вытираю кровь со своего предплечья. Затем слегка разворачиваю свое тело, чтобы он мог наложить повязку на порез.

Я замечаю, что его глаза задерживаются на моей майке, где влажная ткань льнет к грудям, и чувствую себя странно смущенной, надевая обратно рубашку. Я перестала носить лифчик пару лет назад, когда «косточки» на последнем сломались. Мои груди слегка подпрыгивают при этом движении, и соски отчетливо видны через поношенную ткань.

— Спасибо.

Он что-то бурчит. Затем берет бутылку воду и протягивает мне.

— Попей. Ты выглядишь так, будто вот-вот грохнешься в обморок.

— Ну спасибо, — сухо бормочу я, и сарказм срабатывает по привычке. Затем я медлю и говорю более искренне: — Спасибо тебе. За то, что остановился и помог, имею в виду. Я все контролировала, но могу и не справиться. Так что спасибо.

Он теперь смотрит вниз, почти как будто я его смутила. Но он не похож на того мужчину, которого можно смутить, так что я не уверена, что он чувствует.

— Любой остановился бы.

— Нет. Не остановился бы. Уже нет. Едва ли кто-то вмешался бы. Так что спасибо.

Он кивает и бурчит что-то неразборчивое. Затем произносит уже другим тоном.

— Нам лучше отправляться в путь, если только ты не хочешь положить что-то еще.

Я сую руку в сумку, убеждаясь, что нет ничего, что надо выложить с припасами. Но все остальное — личные вещи или предметы, которые я хочу постоянно иметь при себе.

— Нет. Это все.

— Тогда запрыгивай.

Я слишком устала, чтобы куда-то прыгать, но медленно забираюсь на пассажирское сиденье.

Трэвис смотрит на меня так, будто ждет чего-то.

— Что? — спрашиваю я наконец.

— Пей воду. Я не хочу смотреть, как ты теряешь сознание.

Я привыкла экономить воду по максимуму, так что жадно пить из новой бутылки кажется роскошью. Но он ждет меня, так что я откручиваю крышку и делаю пару глотков.

Он кивает, все еще наблюдая за мной. Затем переключает передачу, но держит ногу на педали тормоза.

— Почему ты не пьешь? — спрашивает он излишне ворчливо, когда я опускаю бутылку и делаю несколько глубоких вдохов.

Я награждаю его такой мрачной гримасой, какую только могу изобразить.

— Пью же. Я не хочу пить слишком быстро, чтобы меня опять стошнило. И мне совсем не надо, чтобы мной так командовали.

— Похоже, что все же надо.

Я кошусь на него в тусклом свете. Сейчас примерно послеобеденное время, но из-за постоянной дымки пыли и пепла последние проблески солнечного света меркнут намного раньше, чем должны.

Я честно не могу сказать, серьезен он сейчас или нет.

Поскольку нет ни намека на улыбку, я решаю, что он не дразнится, и мрачнею еще сильнее.

Он издает тихий фыркающий звук, которого я не понимаю, и косится туда, где моя сумка соскользнул на пол машины. Я оставила ее не застегнутой, и оттуда выглядывает моя книга.

Я вижу, на чем сосредоточен Трэвис, и быстро наклоняюсь, чтобы сунуть книгу обратно в сумку и застегнуть ее.

— Стихи? — спрашивает он в той же скептической манере, что и ранее этим днем.

Я прищуриваюсь и стараюсь выглядеть грозной. Почти уверена, что толку от этого нет. Во всем виновата та чертова ямочка на подбородке.

— Да. Стихи. Я же тебе говорила ранее.

— Почему ты таскаешь с собой эту книжку? — он смотрит на меня так, будто я выжила из ума.

Может, у него есть основания так считать, учитывая, что стало со знакомой нам цивилизацией.

Я потеряла свою семью. Я потеряла свой город. Я потеряла все, и существует лишь малый шанс, что я выживу и доберусь до Форт-Нокса. И еще меньше шансов, что мы доберемся туда прежде, чем базу захватит стадо. Но я все равно цепляюсь за эту книгу.

Теперь все сводится к выживанию. Стихи больше не имеют значения.

Есть слова, которыми я могла бы объяснить это ему. Слова о надежде. Об остатках утерянной красоты. Об эхе смысла в тусклой реальности.

Но я даже не пытаюсь объяснить.

Может, я и правда сошла с ума.

Читаю стихи после конца света.

Я вообще ничего не говорю.

Глава 2

Мы едем всего час, после чего становится слишком темно, чтобы двигаться дальше.

До случившегося я назвала бы это время ранним вечером, но садящееся солнце уже заслонено стеной грязных облаков и дымки, и вскоре Трэвису придется включить фары, так что мы ищем место, где можно провести ночь.

Ночью теперь слишком опасно бывать на улице. Трэвис, может, силен и хорошо вооружен, но мы с ним вдвоем противостоим всему, с чем можем столкнуться в темноте. Дневной свет — это единственный безопасный вариант.

Мы находим старую ферму с домом за холмом, который едва виден с дороги. Большинство окон разбито, а значит, внутри не будет полезных припасов, но на расстоянии многих миль отсюда нет городов, и уединение фермы все равно кажется более безопасным вариантом.

Мы прячем джип, забираем вещи и входим в полуразрушенный фермерский домик.

— Едва ли тут найдешь консервы или воду, — я окидываю взглядом гостиную, покрытую грязью, паутиной и старыми птичьими гнездами. Большая часть мебели сломана или гниет от погодных условий, проникающих внутрь.

— Да уж. Давай пойдем наверх. Нам нужна лишь одна нетронутая комната.

Состояние верхнего этажа оказывается более хорошим, одна спальня выглядит нетронутой. Дверь закрыта, и тут нет разбитых окон. Это была детская с двумя одноместными кроватями.

Мой желудок скручивает, пока я смотрю на маленькие постели, до сих пор аккуратно заправленные покрывалом с Бэтменом и таким же постельным бельем.

Тут жила семья. Совсем недавно.

— Сгодится, — говорит Трэвис, позволяя мешку припасов соскользнуть на пол. Он наблюдает за мной. — Что не так?

— Ничего.

— Тебе снова плохо?

— Нет. Я в порядке, — я прогоняю жгучее ощущение из горла и головы. Затем подхожу к пыльным шторам, чтобы впустить остатки скудного света. — Тут немного душно. Как думаешь, можно приоткрыть окно?

Трэвис подходит, чтобы хмуро посмотреть в задний двор, выходящий на бывшее пастбище. Теперь там лишь серые холмы, обнесенные кусками проломленного забора.