Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II (СИ) - Страница 104

— Пусти!

Но он не отпускал. Пиджак упал вниз, и Александр, прервав поцелуй, подтянул к лицу чужой вельвет.

— Мне после самогона снятся странные сны. Настолько реальные, что я даже чувствую запахи и могу осязать, — он освободил руку от старого пиджака и запустил длинные ногти в лен волос, оттягивая их вниз, прядь за прядью. — Я заставлял себя спать дни и ночи напролет все две недели, чтобы хоть один раз увидеть тебя во сне и насладиться счастливой сказкой, но Морфей отказывался ставить нужную киноленту, и наконец сегодня я вспомнил про самогон. И вот, мой сон ожил, и я не хочу от него просыпаться. Не сердись за куклу, но ведь тебе они все равно уже не нужны.

Его руки упали на колени. Он подался вперед и, ткнувшись носом в чужой пиджак, ухватился теперь за обе тонкие щиколотки.

— Я распутала нити. Ты в состоянии встать?

Уперев руку в подлокотник кресла, граф поднялся и медленно коснулся нитей обеих марионеток, соединяя их руки.

— Они свое оттанцевали! — оглушил его знакомый голос.

Слова прозвучали приговором танцу, и марионетки рванулись вверх, чтобы с грохотом упасть на стол поверх собранных в коробку тюбиков краски. Граф не успел возразить, потому как рухнул в кресло, когда на его плечи опустились швырнувшие марионеток руки.

— Похоже, это все же не первая бутыль, раз ты не в состоянии отличить сон от реальности!

— Я…

Граф лишь увидел, как босая нога поддела бутыль, и та угодила прямо в камин, разлетевшись вдребезги. Огонь обиженно зашипел на самогон, а граф улыбнулся, но ненадолго, потому что тонкие пальцы ухватились за его волосы и потянули вперед.

— Это не сон, слышишь меня? Пятнадцать дней разделить на три. На три, потому что это счастливое число. Оно еще с Античности было почитаемо, да и сомневаемся мы всегда трижды. И получаем в итоге… Сколько пальцев у меня на руке?

— Пять, — простонал Александр.

— Тогда чего ты продолжаешь так на меня смотреть? Будто не веришь…

 — Если я сейчас трижды спрошу тебя, ты ли это, — еле ворочал языком граф, — и на третий раз…

— Да протрезвей ты уже наконец! Я это! Я! Забирай мою свободу назад!

Он увидел, как лен волос взметнулся вверх с чем-то белым, оставив перед его взором бледную синеву, а потом граф вдруг погрузился в холодную зиму: и глаза, и рот заткнули белым снегом.

— Да сними уже рубаху с лица! Боже милостивый, угораздило же меня выйти замуж за…

Голос Валентины звучал в отдалении, и граф наконец сорвал ткань с ушей, но оставил у носа, вдыхая ее свежий ночной аромат.

— Идем скорее на воздух! Ты явно не в себе!

Рубаха упала к ногам графа, а цепкие бледные руки скользнули ему за спину.

— Раз, два, три, два, два, три… — зачем-то начал считать граф ритм вальса.

Валентина ловко вспорхнула на подоконник, и граф замер, завороженный искрящимся лунным покрывалом, укрывшим плечи обнаженной вильи, но руки ее потянули его за собой, и через мгновение он ощутил невесомость, выпав вслед за Валентиной из окна, но уже в следующее мгновение уткнулся носом в ложбинку между ее грудей и попытался поднять ее тело с влажной от ночной росы травы. Только вилья ловко выскользнула из его рук и протянула к нему свои, чтобы помочь подняться.

— Я даже не предложу тебе пробежку…

Серые глаза смеялись, и по губам графа тоже скользнула счастливая пьяная улыбка.

— Я боялся увидеть во сне Брину. Но бедняжке не выбраться из часов, а счастливые вампиры часов не наблюдают…

— Ты же не станешь портить наш вечер? — вдруг сузила глаза вилья, и граф неистово затряс головой.

— Я просто не могу поверить… Пусть это будет сном, от которого я никогда не проснусь. Пусть наше свидание станет моей сказочной летаргией…

— О, Боже, Александр, пусть уже ночная прохлада наконец остудит твой мозг… Знаешь, что иногда помогает против такого пойла?

Не дав графу ответить, Валентина отпустила его запястья и, обвив руками шею, прижалась к его разгоряченным самогоном губам, чтобы слизать с них сливовый привкус с запахом корицы.

— Тогда я желаю навеки оставаться пьяным, — прошептал граф, пытаясь поймать вилью, но та вновь выскользнула из его рук.

— Не порти наше свидание! Я шла к нему пятнадцать дней… Нет, я бессовестно вру. Двенадцать! Три дня я спала мертвым сном в доме одного очень хорошего человека, с которым обязана тебя познакомить! У меня больше нет крыльев, но осталась твоя машина… Ты не в состоянии сесть за руль, но я могу попытаться вспомнить, как это делается. Где ключи?

— В машине…

Граф не успел оступиться, потому что вилья слишком резко рванула его за руку, и он просто-напросто перепрыгнул выступивший из земли корень дерева, а потом не прошло и секунды, как он уже двумя руками держался за машину, пока Валентина распахивала перед ним дверь.

— Ну и чего она пищит и мигает? — вилья закусила губу, но граф быстро перегнулся к ней и вытащил ремень безопасности, а потом пристегнул и себя самого.

— Я не до такой степени пьян…

Однако ж, как «вольво» рванула с места и завизжала тормозами на повороте, он все-таки не заметил, а серо-черный пейзаж за окном слился в один взмах крыла летучей мыши, которое мучительно больно хлестало его по лицу. Так, что он даже жмурился от рези в глазах, и в итоге откинулся назад, уперся в худое острое плечо и резко крутанул руль на себя, развернув машину так, что та носом уперлась в придорожную траву.

— Что ты делаешь?! Так не ездят! — закричала Валентина.

Не было понятно, что больше возмутило вилью, разворот машины или острые длинные ногти, вонзившиеся ей в кожу, или же темные глаза, лишившиеся пьяной дымки и ставшие темнее и холоднее самой ночи, но она так и не сумела прикрыть губы, которые задрожали, будто вилья решила заплакать.

— Неужели это ты?

Ремень безопасности впился в бледную полупрозрачную кожу, натянулся и лопнул — льняная голова тут же упала на затянутую мятой рубашкой грудь вампира.

— Зачем ты вернулась? Я не потерплю больше твоих игр! Ты слышишь?! У меня есть твоя кукла. Мне больше никто не нужен!

— Вернулась? Я никуда не уходила, — простонала вилья, не в силах скинуть со спины тяжелую руку вампира.

— Сбежала! — рычал граф в волосы вильи. — Бросила меня, поверившего в твою любовь! Твоя кукла послушнее, и я распутаю нити, чтобы каждое ее движение соответствовало моему желанию.

— Я не сбегала…

Но Александр ее не слушал.

— Авила… Ты и ее бросила, но ей и не нужна такая мать! Она все еще не говорит «мама», а твои груди уже пусты, так что тосковать по тебе моя, слышишь, моя дочь не станет. Что нужно было мне от тебя, я получил. Ничего другого ты дать мне не в состоянии. Ты даже не можешь толком танцевать!

Он так и не позволил Валентине отстраниться от своей груди, хотя вилья и уперлась в нее острыми кулачками.

— Вилья, о, Вилья, — игриво запел граф жутким опереточным голосом, — бродя по лесам, я тебя, может быть, выдумал сам. Вилья, о, Вилья, наверно, ты мне просто приснилась во сне.

И тут он отпустил ее, и Валентина откинулась назад, глядя в холодное бесстрастное лицо вампира своими расширенными от страха серыми глазами.

— Лучше бы ты продолжала мне сниться, — голос вампира был сух и глух. — Я предпочел бы проснуться от этого сна.

— Верните мне рубаху, граф, и я больше не потревожу ваш покой, — едва слышно прошептала Валентина, протиснувшись к двери между рулем, к которому слишком близко придвинула кресло.

— Вернуть? Я и не принимал ее обратно. Ты нагло швырнула мне ее в лицо, забыв, что я не приемлю современной распущенности нравов. Я и близко не желаю видеть подобную женщину подле своей дочери. Предпочтешь ли ты российские озера или удовлетворишься румынскими, меня не особо волнует, потому что затворничество в замке по моей мертвой душе, и сейчас мне совершенно не скучно…

— Вы, кажется, в состоянии сесть за руль…