Последний этаж - Страница 41

— А родителям в Геленджик?

— Милиция туда дала телеграмму, но и дома, как на грех, наверное, никого нет. Папа в командировке, мама и брат из-за ремонта квартиры последнюю неделю живут у кого-то из знакомых. Могли принести телеграмму, а их дома не оказалось. — Голова Маши была опущена так низко, что коса, спадая с ее коленей, дважды коснулась кончиком земли.

— Да-а… — вздохнула Татьяна Сергеевна, закурила вторую сигарету, хотя за последний месяц она позволяла себе выкурить не более четырех сигарет в день. — Невеселую ты мне сказочку рассказала, Машенька. — И, резко вскинув голову, в упор спросила: — А как же ты додумалась косу срезать? Кто тебе надоумил продать ее? И не куда-нибудь, а в театр?

Улыбка на лице Маши пробежала бледной тенью и сразу же потухла.

— В день отъезда я купила в книжном магазине на Невском журнал «Театр». И прочитала там статью известной актрисы Лисогоровой.

В волнении Татьяна Сергеевна, не донеся до рта сигарету, остановила руку на полпути.

— Так что же пишет в этой своей статье известная актриса Лисогорова?

— Она в ней описывает, как в молодости, это было еще перед войной, после того, как она поступила в театральный институт и по оплошности очутилась в Москве без копейки, то ее выручила коса. Иначе она никак бы не выбралась из Москвы.

— И как же она ее выручила? — Вопросы Татьяны Сергеевны теперь звучали резко, как нахлесты ременного кнута.

— Она продала ее в парикмахерскую театра и на эти деньги купила билет до дома. До Тулы. Это гораздо дешевле, чем мне до Геленджика. Ну вот, я и решила.

— Что ты решила?

— Продать косу в театр.

— И где же ты была?

— Была во МХАТе, была в Вахтангове, в театре «Ленинского комсомола»…

— И что же они? Не купили?

— Нет. Сказали, что они уже много лет обходятся искусственными париками.

— А как ты здесь очутилась? Маша по-детски всхлипнула.

— Хотела продать в парикмахерскую, но и здесь…

— Что здесь?

— Сказали, что мастер, который оформляет куплю кос, ушел в отпуск, а кроме него больше с этим никто не связывается…

В душе Татьяна Сергеевна уже для себя давно решила, что она выручит из беды девушку, даст ей на дорогу денег, но хотела сделать это потоньше, чтобы не унизить жалкой подачкой достоинства девушки, которая, может, как ей показалось, где-то в глубине души была горда и независима.

— Сколько стоит билет до Геленджика?

— Двадцать два рубля. Это до Новороссийска. А там полтора часа электричкой или автобусом. Но это в купейном вагоне. В плацкартном билет стоит дешевле — восемнадцать рублей. Мне бы хотя в плацкартном. — Маша со всхлипом вздохнула и платочком стерла со щек слезы. — Может быть, сегодня перевод придет. Я дала телеграмму маме на работу, чтобы она выслала на центральный телеграф, это отсюда недалеко, на улице Горького.

— Ну вот что, Машенька, перевод может сегодня прийти, а может и не прийти. А ты тут сиди и жди у моря погоды. — Переждав, пока мимо их скамейки прокатит коляску с ребенком молодая женщина, которая, как ей показалось, узнала в ней актрису, а поэтому улыбка на ее лице выражала откровенное любопытство, Татьяна Сергеевна продолжала: — Дам я тебе денег на дорогу. Даже позвоню начальнику Курского вокзала, чтобы тебе без очереди продали билет в плацкартный вагон. Только ты уж смотри, миленькая, никому больше так легко не доверяйся. И о «Пепси-Коле» тоже забудь, проживем как-нибудь на русском квасе. Благо, что бочки с ним стоят чуть ли не на каждой улице Москвы. — Татьяна Сергеевна прижгла потухшую сигарету и глубоко затянулась. Где-то подспудно, вторым планом, из головы ее не выходил журнал «Театр» и ее статья в нем, которая толкнула девушку на этот последним горький шаг. Достав из сумки кошелек, она вытащила из него три новеньких, звонко прошелестевших десятирублевых бумажки и протянула их Маше. Та при виде денег боязливо отшатнулась от них, и в глазах ее взметнулись одновременно радость и испуг. Она ведь так ждет этих денег!.. Сегодня четыре раза была на Центральном телеграфе, и все бесполезно.

— Как же я их верну вам?.. Ведь я уеду в Геленджик!..

— А на что существует почта? Приедешь — и вышлешь, — спокойно сказала Татьяна Сергеевна.

Глаза девушки расширились еще больше, на щеках ее поблескивали подсохшие подтеки слез.

— Но я же не знаю вашего адреса.

— Адрес я тебе дам. — Татьяна Сергеевна достала из сумки блокнот и из карманчика в нем вытащила глянцевито блеснувшую визитную карточку. — Вот тут есть все: и адрес, и телефон, только смотри — не потеряй.

Маша мельком взглянула на визитную карточку, даже не прочитав ее, с лихорадочной поспешностью завернула в новенькие хрустящие десятирублевки и, боязливо оглядевшись по сторонам, вначале посмотрела на свою сумочку, а потом, словно что-то передумав, еле уловимым движением пальцев засунула сверточек с деньгами и визиткой за пазуху.

— Вот это — молодец!.. Вот так нужно беречь денежки!.. — Татьяна Сергеевна бросила взгляд на часы и, словно спохватившись, запричитала: — О, миленькая, я с тобой заговорилась. У меня еще дел невпроворот. Да и ты, давай, не теряй времени. Садись в метро и поезжай на Курский вокзал. Если будет трудно с билетами, позвони мне вечерком. Мой домашний телефон — на визитной карточке. Постараемся подключить к твоей беде начальника вокзала или дежурного по вокзалу. — Татьяна Сергеевна встала и привычным жестом разгладила на себе слегка смятую юбку. Встала и Маша. Только теперь Татьяна Сергеевна смогла по-настоящему, отойдя от нее на шаг в сторону, окинуть взглядом с ног до головы стройную высокую фигуру девушки и ее спускающуюся до самых колен толстую русую косу.

— Да ты совсем раскрасавица!.. Дай-ка я тебя поцелую. — С этими словами Татьяна Сергеевна, слегка пригнув к себе голову Маши, чмокнула ее в щеку, крепко пожала ей руку и на прощанье напутствовала: — Помни, доченька: хотя Москва — столица и всем городам город, но в старину о ней говорили: «Москва слезам не верит», «Москва бьет с носка»… Москва — это тебе не Тетюши и не Чебаркуль. Здесь девять миллионов, целое государство, так что всегда держи ушки на макушке и кому попало не доверяйся. Желаю тебе в добром здоровье благополучно добраться до дома. Да черкани мне письмецо, как доехала, адрес — на визитной карточке. Ну, я побежала. — Татьяна Сергеевна ласково, по-матерински искренне улыбнулась и, помахав девушке рукой, направилась в сторону площади Пушкина, где ее должна ждать машина, которая отвезет ее в Комитет Советских Женщин.

Пока шла до площади Пушкина, из головы не выходила Маша, ее большие заплаканные глаза, в которых вспыхнули одновременно радость и испуг, когда она увидела перед собой три новенькие десятирублевые бумажки. Даже представила ее лицо после того, когда она прочитает визитную карточку и из нее узнает, что ее «ангел-хранитель» — народная артистка Татьяна Сергеевна Лисогорова, автор очерка «Коса» в журнале «Театр» — одно и то же лицо, то она, как представлялось Татьяне Сергеевне, придет в трепет и смятение. И от всего этого, от только что содеянного добра, на душе у Татьяны Сергеевны стало как-то по-особенному светло и легко. Она даже подумала: «Так, наверное, чувствует душевную радость медсестра, вытащившая с поля боя истекающего кровью тяжелораненого солдата. И даже не командира, а молоденького, раненого в первом бою солдата, который благоговейно, как на родную мать, смотрит на свою спасительницу. А ведь она и летами-то, может быть, старше его всего-навсего на каких-нибудь три-четыре года.

Татьяне Сергеевне тут же вспомнились стихи Ивана Кучина, которые лет десять назад прочитала в «Правде». Эти стихи потрясли ее и на всю жизнь запали в душу. А ведь всего-навсего в них передан краткий, как миг, и горький, как полынный привкус, крохотный эпизод войны. Молоденькая девушка-крестьянка из смоленской деревни в морозную лунную ночь везет на дровнях тяжелораненого солдата, который, как ей кажется, глядя на его серое бескровное лицо, вот-вот умрет. Лошаденка тощая, заморенная, еле тащит дровни. Того и гляди, упадет… И вдруг в какую-то минуту девушке, склонившейся над затихшим раненым, кажется, что он умирает. И она, обливаясь слезами, склонилась над его лицом и умоляет: «Дяденька, не умирай…» А «дяденьке» было всего восемнадцать лет, он ее ровесник.