Последние заморозки - Страница 35

Ему оба пра и дядя Серёжа внушили, как необходимо маме и папе поехать в Гагру, куда не пускают маленьких. Алёша пообещал не плакать и не скучать. Пообещав все это, он старается теперь держать своё обещание. Но он еле сдерживает себя.

Почему он должен остаться с холодным стеклом в рамке, откуда смотрит его папа? Он уже достаточно нагляделся на этот портрет, когда не знал и не видел живого папу. А теперь он встретился с ним и узнал, какие у него тёплые и чуть колюченькие щеки и какой большой и такой гладкий лоб. Зачем же он снова должен жить с неживым отцом в рамке и слюнявить холодное стекло?

Неужели мама не понимает, что ему трудно ждать, когда папа уходит даже на минутку? Она купила медведя, который рычит, и электрический фонарик… Зачем ему этот фонарик и этот медведь без отца?

Невесело было в кудрявой головке Алёши. Он долго крепился, а потом спросил:

— Мама, а ты не можешь поехать одна?

Ийя ответила сыну звонким смехом и поцелуями. Алексея же не рассмешило это. Он подошёл к сыну и спросил его:

— Алексей Алексеевич, тебе хочется, чтобы я остался с тобой?

Мальчик не ответил. Он опустил голову.

— Сын, я тебя спрашиваю: хочешь ли ты, чтобы я остался с тобой?

— Нет, — тихо ответил маленький Алёша. — Мне не велели хотеть…

У Алексея опустились руки. Он оставил чемодан. Потом взял на руки сына и сказал:

— Мальчик мой, ты ещё очень мало знаешь своего отца. Сейчас ты узнаешь его немножечко больше.

В непонятных словах отца слышалась какая-то надежда.

Алёша обвил ручонками шею Алексея.

Вошла Степанида Лукинична, слышавшая в кухне этот разговор.

— Как это ты, Лешенька, — стала она увещевать мальчика. — Обещал, а теперь на попятную?

— Молчи, сын! — предупредил Алексей. — Ты умеешь держать своё слово. Молодец. А я… Я не давал никому никакого слова. Ийя, или мы остаёмся, или едем вместе с Алёшей.

Ийя не стала спорить. Её очень растрогало решение Алексея. И она хотела взять на руки сына и порадоваться вместе с ним. Но тот не пошёл к ней.

Это задело мать. Но не обидело. Сын был прав. Нельзя было разлучать с отцом мальчика, так недавно нашедшего его.

Векшегоновы, решив ехать втроём, уехали вчетвером. Степанида Лукинична, пораздумав, прикинув, сказала:

— Хороша троица, а без четырех углов дом не строится. Замаетесь вы там без меня с мальцом.

Это очень обрадовало Ийю. А об Алексее нечего и говорить. С бабушкой он везде дома.

Иван Ермолаевич с гордостью рассказывал потом старикам:

— В мягком, стало быть. Все четыре полки ихние. Только своя семья… И я бы мог, да как-то родной лес дороже. Давно уж моё ружьишко по боровой птице плачет… Самая золотая пора.

Любил Иван Ермолаевич начало весны, с первых сосулек, с первого ручейка. На Урале самобытная, пугливая весна. Покажется, улыбнётся, дохнет теплом, а потом как будто и не бывало её. И проталины заметёт, и небо затемнит. Но все равно, коли уж ей приходить пора, то темни не темни, а никуда не денешься — посветлеешь, потеплеешь и сдашься.

Редкий день не ходит по лесу Иван Ермолаевич. Есть теперь о чем ему с лесом поговорить. Каждому дереву хочется рассказать, как пришли к нему радости в старости.

Все хорошо, с Серёжей только бы наладилось. Хоть и не пример Алексею, ближе к отцу с матерью, а все равно внук.

Не хочется Ивану Ермолаевичу, чтобы Сергей вернулся под крутую крышу пряничного домика. Нельзя прощать кривой игле, Руфке Дулесовой, сердечных обид. Наверно, не зря в Москву уехала. Явится после разлуки в хитром наряде, в модном окладе и заведёт опять по весне молодого тетерева в тёмный лес. Красота — самый сильный капкан. А Руфка — ничего не скажешь, картина. У старого человека глаз ломит, на неё глядючи, а уж про Серёжу и говорить нечего.

Напрасно горюет о втором внуке Иван Ермолаевич. Сходить бы ему на семнадцатую линию да посмотреть, чем живёт теперь Сергей Векшегонов, как горят его глаза, какая весна у него на душе. Коротким кажется рабочий день. Малым кажется двойное перевыполнение норм. И это всего лишь начало, только начало. Что ни день, то новое ускорение. Иногда совсем незначительные усовершенствования тянут за собой пересмотр привычных операций, а затем и узлов сборки. И нет на линии ни одного успокоенного человека. Нет и не может быть для них последней ступени лестницы, последнего достижения, за которым стоит черта и слово «стоп».

Семнадцатая линия не из главных на заводе. Она всего лишь приток притока большой реки сборки. Малый ручей, а громко журчит. Эти кем-то сказанные слова перешли с уст на уста, и линию стали ставить в пример.

Слава коллектива — это не слава одиночки. У неё иной аромат. Счастливые дни переживает бригада. Полным-полны новыми замыслами горячие головы. И не одной своей линией живут они. На них смотрит завод. Они впереди. Они ведут. Поэтому им, как никогда, нужно было работать собранно, не упускать даже малейшей возможности сделать больше, лучше, скорее. И для этого были все основания, но произошло нечто неожиданное.

В цехе появилась Руфина. Она ещё не вышла на работу. У неё ещё не кончился отпуск. Она пришла просто так. Увидеться. Посмотреть. В этом нет ничего ненормального. Ненормальное заключалось в том, как она пришла.

— Ну как вы тут без меня? — спросила Руфина. — Говорят, получается?

Капа выронила гаечный ключ. И он громко звякнул. Это заставило Руфину улыбнуться:

— И ты теперь у меня в бригаде?

Капа, ничего не ответив, посмотрела на Серёжу. И Серёжа ответил Руфине:

— Да, Капа в нашей бригаде. — Он выделил слово «нашей». И это было замечено Руфиной.

— Наше может быть и моё. Страна тоже наша. Но и о стране можно сказать «моя». «Широка страна моя родная», например.

Никто не отозвался. Руфина сделала вид, что не заметила этого, обратилась к Сергею:

— А ты исполняешь обязанности бригадира?

— Нет, — сказал он. — Сегодня не я исполняю обязанности бригадира, а Катя. Мы по очереди исполняем обязанности бригадира, как дежурные в классе.

Такой ответ удивил Руфину:

— Странно! А кто же отвечает за линию?

— Все, — односложно сказал Серёжа, продолжая работать.

— Интересно. Очень интересно…

Руфина почувствовала, что ей лучше всего не продолжать расспросов. Но нужно было как-то «закруглить» не очень складный разговор. И она сказала:

— Не буду вам мешать. Желаю успехов, друзья!

Как будто ничего не произошло. Бригада работала дружно, как всегда. Когда же окончилась смена и был подведён, как всегда, итог сделанному, он никого не обрадовал. Бригада сделала очень мало. Видя огорчение товарищей, Катя Шишова, исполнявшая сегодня обязанности бригадира, сказала:

— Секретарю комитета комсомола нужно сказать сегодня же все как есть.

Катю никто не переспросил, что значат слова «все как есть», потому что каждому было совершенно ясно, что стоит за этими словами. Потому что бригада состояла из людей, которые были связаны не только производством.

— Хорошо, я исполню ваше желание, — отозвалась Капа, хотя её никто не попросил об этом. Но ведь кроме языка есть и глаза. А глаза, много глаз дали ей это поручение.

И когда она, вымыв руки, сняв комбинезон, отправилась выполнять поручение, Катя Шишова остановила её:

— Подожди! Мы должны пойти вместе. А тебе не надо туда ходить, — сказала она Серёже. — Не надо.

Как жаль, что нет Ийи. У неё всегда находятся для Сергея нужные слова и точные советы. Вспомнив об Ийе, Серёжа подумал о Капе. «У Капы тоже найдутся нужные слова».

Бригада разошлась. Ушёл и Серёжа. Шёл он медленно, думая о Руфине. О выражении её глаз. Она, кажется, оправилась от всех потрясений. Как у неё все просто.

Он завидовал её характеру, её умению владеть собой. Если бы он мог так. Нет, не нужно ему хотеть этого. Он ни над кем не хочет главенствовать. Он в бригаде равных. В бригаде чутких и добрых товарищей. Дорогих и близких людей. Такой никогда не станет Руфина. Поэтому она должна уйти из этой бригады. Ей будет трудно в ней. Ей не понять и не принять тех чувств, которые связывают бригаду. Она будет чужаком и, не желая, разрушит то, что ещё только-только рождается.