Последние Горбатовы - Страница 83

Тихий летний вечер. Солнце озаряет цветники прощальными лучами. У старинной террасы, среди цветов, накрыт стол. На столе кипит самовар. За этим столом поместился Владимир Сергеевич. Он только что вернулся домой, он устал, но здоровой усталостью после здоровой деятельности. Он снял с головы соломенную шляпу и положил ее рядом с собой на стол.

Его белый высокий лоб, с несколько поредевшими у висков волосами, представляет яркую противоположность загорелому лицу, обросшему бородою. Но этот сильный загар и этот белый лоб очень идут к нему.

С террасы, в белом легком платье, обшитом кружевами, спешит Груня. Она сильно пополнела, но ее прелестная фигура не утратила от этого своей грации, десяток лет положили неизбежные следы на лицо ее, но положили осторожно, не спеша. И всякий, взглянув на нее теперь, невольно скажет: «Какая красавица!»

— Владимир, прости ради бога, — говорит она, быстро подходя к мужу и крепко целуя его в белый лоб. — Я заставила тебя ждать, а ты устал! С детьми возилась, представь — в заговор вступили! Не хотим спать, да и только, насилу уложила. Ну, что, все благополучно?

— Благополучно… Не томи, дай чаю!

Груня стала хлопотать у самовара.

В это время появился человек с привезенными с почты газетами и письмами. Пока Груня заваривала и наливала чай, Владимир пробежал письмо.

— Что, есть что-нибудь интересное?

— И даже очень! — ответил он. — Во-первых, дядя Николай пишет… представь, мы скоро увидим его и тетю здесь, в Горбатовском. Он едет к Грише и проездом будет у нас.

— А! Едут к Григорию Николаевичу! — задумчиво сказала Груня. — Это очень хорошо!

— Отчего хорошо? Немного радостей там увидят… Лизавета Михайловна их не порадует… Я очень, очень боюсь, что все это кончится разводом.

— Поэтому-то я и довольна, что дядя твой к ним едет, может быть, он сумеет повлиять на прелестную губернаторшу.

— Ну, милая моя, гипнотизмом вряд ли на нее повлияешь.

— Как знать! А у меня много, много вопросов набралось для Николая Владимировича. Согласись, что я всегда была права относительно него и что я одна видела в нем то, чего другие не хотели видеть, он опередил всех наших новейших открывателей тайн природы…

— Да, пожалуй, ты и права!

— Конечно, права! Как я рада, что его увижу!..

Между тем Владимир, прихлебывая чай, просматривал газеты.

— А вот и еще новость! — вдруг сказал он. — Наш превосходительный Алексей Иванович Барбасов получил назначение. Вот — читай!.. Теперь ему один только шаг — и сенатор…

— В этом нет ничего удивительного! — заметила Груня. — Он пойдет и дальше.

— Конечно, пойдет, хотя не знаю — хорошо это или дурно… Ведь у него как есть нет никаких убеждений — сегодня одно, завтра другое — по ветру.

— Как и все, мой друг, как и все! — сказала Груня. — А это что? Письмо Маши.

Она прочла письмо.

— Это еще до назначения, — заметила она. — А письмо какое — от него так и веет здоровьем и счастьем.

— Да, удивительное дело, — проговорил Владимир, — ведь она — и ее муж… Я прежде считал их совсем различными людьми и, признаюсь, мне этот брак очень не нравился. Теперь же я вижу, что ошибся, десять лет доказали. Они совсем довольны друг другом. Маша без ума от мужа. Выдумала его себе совсем не таким, каков он есть, и ничего знать не хочет. Детей обожает…

— Во-Володя! — вдруг раздался с террасы пронзительный голос.

И Кокушка, толстый, красный, расфранченный, появился перед чайным столом.

— По-пошлушай, я жавтра уежжаю в город.

— Зачем?

— Жо-жовут, вот пишьмо получил, от Вороншких, Варвара Николаевна там, я ей жавтра буду предложение делать… И теперь уж как жнаешь, а кончено — я ражведушь ш моей благоверной и женюшь непременно. По-пора, давно пора… что мне так оштаватьшя… дудки…

— Садись лучше и пей чай! — сказала Груня, подавая ему чашку.

Кокушка поместился рядом с нею и занялся намазываньем масла на хлеб…

Скоро совсем уже стемнело. Луна вышла из-за деревьев и пронизала своим светом темную аллею.

Груня взяла под руку мужа.

— Пройдемся немного, — сказала она. — Смотри, какой вечер!

Они направились тихим шагом в глубь парка. Все было тихо в безветренном теплом воздухе. Луна ярче и ярче светила.

Груня остановилась, подняла глаза к безоблачному небу, и вот из ее груди полились чистые, могучие звуки.

«Casta diva» пела она, и горячая вдохновенная мелодия наполняла заснувшую аллею, дрожала под каждым листом и уносилась, медленно замирая, в беспредельную высь…

Владимир слушал, затаив дыхание, сжимая руку жены своей сильной рукою…

А вокруг, в этом древнем парке, в этой бесконечной дубовой аллее, среди цветников, незримо и неслышно скользили тени невозвратного прошлого…

1886