Последние дни Сталина - Страница 43

За кулисами политической сцены он становился все более нетерпеливым по отношению к своим советникам. Как писал Джеймс Рестон, «последнее время в высших кругах продолжают ломать голову над тем, каково значение смерти Сталина»[364]. Эйзенхауэр признавал, что высказывания Маленкова «решительно расходились с заявлениями его предшественника»[365]. Он говорил о желании проверить, «действительно ли Советы меняют свои подходы и не появилась ли, наконец, возможность нащупать некий способ сосуществования»[366]. Интуиция подсказывала президенту, что, после того как Сталина не стало, «новое руководство России, независимо от того, насколько крепка его связь со сталинской эпохой, не будет беспрекословно следовать курсом покойного»[367]. Однако его ближайшие советники сами разошлись во мнениях. В отличие от Эйзенхауэра, Фостер Даллес не придавал значения риторике Маленкова, считая ее простым жонглированием словами. «Мы оценили эти выступления, — заявил Фостер Даллес на пресс-конференции 20 марта, — но нельзя сказать, что они нас сильно успокоили»[368]. В итоге возобладала его точка зрения.

Пока администрация продолжала пребывать в нерешительности, Кремль сам перешел в «мирное наступление». Многие его составляющие — целый ряд жестов и существенных корректировок курса, идущих вразрез с политикой, которая ассоциировалась со Сталиным, — ошеломили западных государственных деятелей. По мнению The New York Times, это было «советское дипломатическое наступление, масштабное и стремительное… Дипломатические шаги в больших и малых вопросах [происходили] настолько быстро, что посольствам в Москве было трудно отследить их»[369].

Первая уступка была сделана в отношении Кореи. 19 марта Кремль дал знать китайской стороне о своем желании серьезных переговоров. К тому времени прошло уже двенадцать месяцев бесплодных обсуждений. Хотя США, Китай, а также обе Кореи — Северная и Южная — искали способ закончить конфликт, мешало сталинское упрямство и желание затянуть кровавое и зашедшее в тупик противостояние. В итоге Корейская война стоила жизни 35 тысячам американцев, миллионам корейцев с обеих сторон и сотням тысяч китайцев. Согласившись провести обмен больными и ранеными пленными и освободив задержанных и интернированных в Северной Корее граждан Великобритании и Франции — в том числе двух французских дипломатов, одного репортера и нескольких монахинь, а также ирландского священника, коммунистическая сторона демонстрировала гуманность, которую нельзя было игнорировать. Китайцы также предложили вернуть всех пленных, пожелавших репатриироваться, и перестали настаивать на принудительной репатриации. Согласившись возобновить мирные переговоры в Пханмунджоме, Кремль и его союзники изменили ход конфликта. Это открыло путь к заключению договора о прекращении огня — по сути, к военному перемирию — начиная с 27 июля, которое продолжает действовать по сей день[370].

В марте и апреле того же года произошли и другие перемены. Всего через несколько недель после смерти Сталина советская делегация в ООН продемонстрировала свою возросшую готовность к сотрудничеству. Она прекратила затягивать процедуру замены Трюгве Ли на посту генерального секретаря организации и согласилась с кандидатурой шведского дипломата Дага Хаммаршельда. Хаммаршельд был представителем нейтральной страны, но все понимали, что, по сути, это западный политик. Москва сняла свои возражения, дав зеленый свет процессу передачи полномочий.

В разделенной Германии Сталин умудрился создать препятствия для путешествий и торговли. С его смертью советские военнослужащие открыли контрольно-пропускные пункты на дорогах, ведущих в Западный Берлин, и перестали безосновательно задерживать тяжелые грузовики. В августе 1952 года Сталин закрыл шлюзы на Среднегерманском канале «для ремонта». Канал был основным судоходным путем между Западной и Восточной Германиями, связывая множество городов с другими странами через Балтийское море. Наследники Сталина в качестве очередного жеста доброй воли открыли и его. Кроме того, Кремль принял решение о выделении значительных средств в пользу восточногерманских церквей, чтобы они смогли восстановить разрушения военного времени. А советский караульный в берлинской тюрьме «Шпандау», где по решению четырех союзных держав содержались осужденные немецкие военные преступники Рудольф Гесс и Альберт Шпеер, получил указания приветствовать своего американского коллегу, снимая перчатку перед рукопожатием, — несущественный, но вместе с тем человечный отказ от практики сталинской эпохи. Что было гораздо важнее, советские официальные лица принесли извинения правительству Великобритании за недавнее столкновение самолетов над Восточной Германией, повлекшее человеческие жертвы, и после этого организовали дискуссию с участием представителей США, Франции и Великобритании по вопросу безопасности воздушного коридора.

Кремль также пытался произвести благоприятное впечатление на Уинстона Черчилля и британскую общественность. Когда в Лондоне проходили похороны королевы Марии, в Восточном Берлине по особому распоряжению из Москвы были приспущены флаги. Бабушка молодой королевы Елизаветы и супруга покойного короля Георга V умерла 24 марта. Три месяца спустя советский военный корабль принял участие в военно-морском параде в честь коронации новой королевы. Крейсер «Свердлов» стал первым кораблем советских ВМС, посетившим Великобританию со времени окончания войны. Члены команды смогли насладиться туристическими достопримечательностями Лондона, включая Виндзорский замок, Палату общин и могилу Карла Маркса. Той же весной советские власти освободили британского моряка по имени Джордж Эдвард Робинсон, который был задержан после пьяной драки в Архангельске. Его выпустили на свободу в рамках указа о широкой амнистии. Другим советским морякам выпало редкое счастье: группа из восемнадцати членов команды корабля, зашедшего в порт Руана, посетила Париж, где смешалась с толпой туристов, приехавших туда на Пасху. В Москве власти проинформировали американских и английских служащих, что их посольства, которым ранее было предписано покинуть занимаемые ими здания рядом с Красной площадью, теперь могут остаться. Англичане решили сохранить посольство на старом месте, а американцы, которым требовалось более просторное помещение, все же переехали.

Западные репортеры в Москве также обратили внимание на ряд неожиданных перемен. Кремль выдал визы группе из семи американских газетчиков и сотрудников радио, позволив им совершить долгое путешествие по Советскому Союзу, — это был жест, который, по выражению The New York Times, «вошел в историю»[371]. Группу возглавлял Джеймс Уик — известный консервативный журналист, давно стремившийся посетить СССР. Аккредитованные в стране иностранные корреспонденты удивлялись тому, насколько доброжелательно советские власти отнеслись к группе Уика: им было разрешено делать фотографии и брать интервью у обычных граждан, а власти почти не вмешивались. Томас Уитни из Ассошиэйтед Пресс увидел собственными глазами, «как обременительные ограничения… могут быть сняты для того, чтобы произвести благоприятное впечатление». Приехавшим позволили диктовать свои репортажи прямо по телефону из номеров гостиниц в обход какой-либо цензуры. В последний вечер, проведенный ими в Москве, Уитни организовал для них прощальную вечеринку и пригласил в ресторан также американских дипломатов и сотрудников советской пресс-службы. Его поразило, насколько непринужденно и по-дружески держались советские чиновники, прибывшие туда вместе с женами[372].