Последнее поколение (СИ) - Страница 17

Одно только и останавливало цергарда от этого сомнительного с государственной точки зрения шага: не был уверен, существует ли угроза в действительности? Здравый смысл подсказывал: разведка военная, даже если она имеет инопланетное происхождение, вряд ли станет держать в своих рядах таких паршивых, неподготовленных агентов. Только гражданские могут действовать настолько грубо, по-любительски. Учёные какие-нибудь. Или, допустим, миссионеры…

Так уж был воспитан Эйнер Рег-ат, и не было в том его вины, что всех, кто не носил погоны, он воспринимал как людей не совсем полноценных, и невольно переносил это снисходительное отношение на пришельцев. Версия насчёт благонамеренной высшей расы начинала казаться ему всё более убедительной.

Пока в его руках не оказался мнимый доктор Гвейран. О, эта тварь была совсем иного сорта! Это вам не чудаковатый Дором! По внешности, манерам, поведению – абсолютный, стопроцентный человек. Легенда – не придерёшься. В жилище – чисто. Только и есть, что две маленькие нестыковочки в документах двадцатилетней давности, и один роковой, совсем недавний контакт с «седьмым номером», упорно величающим себя Новорогом Вер-атом, хотя имени такого вовсе не существует, и в удостоверении личности прописано чёрным по белому: «Норвог». Эйнер на допросах смеялся ему в лицо: «Хоть бы собственное имя удосужился выучить! Самому эта комедия не надоела?» Тот лишь краснел шеей и талдычил своё: «Я лояльный гражданин! Я арестован незаконно!» Стоило больших нервных усилий, не дать ему кулаком в квадратную, типично человеческую рожу. Вот почему, услышав похожую фразу от Гвейрана, Эйнер был разочарован и не хотел видеть его целых шесть дней.

Шесть дней никого из обитателей камеры 7/9 не вызывали на допрос. Про них будто забыли. Два раза в сутки лязгало маленькое окошечко, проделанное в железной двери, кто-то невидимый подавал миски с едой, которые требовалось быстро опорожнить и вернуть – вот и все контакты с внешним миром. Полная изоляция, даже телевизор перестал работать.

Гвейрана это не слишком опечалило, он его и дома нечасто включал – что толку, если показывают одну пропаганду и сводки с фронтов, наверняка сильно приукрашенные? Но земляне почему-то начали беситься. Женщины плакали, мужчины колотили кулаками в дверь и требовали вызвать начальство.

– Чего вам спокойно не сидится? – взывал он к их здравому смыслу. – Это же обычная тактика контрразведки. Они игнорируют нас специально, чтобы вывести из душевного равновесия. Не надо поддаваться на их уловки, только и всего.

Его не хотели слушать. Он сидит слишком недолго, чтобы судить. А они здесь уже три (два, один) месяца, в безвестности, в изоляции, и больше просто не в состоянии выносить эту медленную мучительную пытку!

– Люди годами сидят, и ничего, – толковал он. – Полстраны сидит.

Люди?! Кого он, собственно, называет «людьми»? Дикарей-аборигенов, методично уничтожающих собственную планету? Конечно, отчего бы им не сидеть спокойно, если это заложено в их культурных традициях, если таковы нормы в их больного общества? Но мы-то с вами представители гуманистической цивилизации, и сравнивать нас с этими существами попросту некорректно! Вы же не допускаете мысли, что кто-то из нас станет, подобно местным, снимать одежду с трупов, или убивать этих несчастных мутантов-бронзоггов? Слишком мы разные, чтобы мерить одной меркой!

Что он мог на это возразить? Что приходилось ему и с мертвецов одеваться, и бронзоггов жечь огнемётами? Что в тот момент, когда тебя собираются сожрать заживо, о собственной цивилизованности и, тем паче, гуманизме, забываешь начисто? Или что несчастные существа, гибнущие от голода и непосильной работы в арестантских лагерях, отнюдь не воспринимают своё положение как дань собственным культурным традициям? Но был ли смысл в таких откровениях? Его не желали слушать, не желали понимать. Иногда людям Земли нравится чувствовать себя страдальцами, видно, такова их природа…

Отчуждение, возникшее с первых же минут, крепло с каждым днём. Нет, всё было очень цивилизованно и благопристойно, за рамки научных дискуссий их споры не выходили. Но общего языка найти не удавалось. Они не понимали друг друга. Они в самом деле были чужими. Только теперь Гвейран (так он сам о себе думал: «Гвейран», а не «Вацлав»!) начинал сознавать, какая пропасть отделила его от собственной родины – не тюремные стены, не чернота вселенной, нечто неизмеримо большее. Стал ли он полноценным церангаром за двадцать лет – судить трудно. Но настоящим землянином больше не был – это точно.

Хуже всего – он больше не знал, и долго не мог решить, чьи интересы важнее для него лично – благополучной далёкой Земли, или измученного, погибающего Церанга?

Когда же оно было приято, это решение, он ни минуты не ощущал себя предателем.

… Через час после межвосходной трапезы в камеру зашёл широкоплечий офицер в звании регарда, осведомился, нет ли больных. На него набросились с вопросами, суть которых сводилась к одному: «долго ли это будет продолжаться?»

Регард выслушал их возмущенные выкрики очень спокойно, и так же спокойно объяснил. На допросы никого из них, кроме задержанного Гвейрана, больше водить не будут. Господин Верховный цергард Эйнер желает говорить только с ним, потому что остальные слишком глупы от природы и к нормальному человеческому общению не приспособлены. В отличие о них, задержанный Гвейран не производит впечатление существа слабоумного. Но опыт подсказывает господину Верховному цергарду, что он принадлежит к той категории допрашиваемых, которых не пугают страдания физические. А потому, если он продолжит упорствовать в молчании, соплеменники его подвергнутся жестоким пыткам у него на глазах, и все муки, а возможно, и смерть бедных безмозглых тварей, останутся на его совести. Выбор за ним.

Человека, землянина Стаднецкого подобная дикость должна была ввергнуть в негодование. Церангару Гвейрану стало забавно. Его почти восхитила изобретательность палача: надо же такое придумать – «бедные безмозглые твари»! И он, Гвейран, будет, видите ли, «виновным в их смерти»!

Он так прямо и спросил, едва перешагнув порог знакомого кабинета:

– Вы это серьёзно, насчёт их слабоумия?

– Нет, конечно, – лучезарно улыбнулся цергард, будто радуясь, что его шутку оценили по достоинству. – Мы отдаём себе отчёт, что имеем дело с высшим разумом. Мне просто хотелось вас позлить. Было так любопытно наблюдать ваши реакции, – он кивнул головой в сторону монитора, установленного с левого края стола. – Вы как зверушки в клетке, никогда не знаешь, чего выкинете в следующую минуту…

Гвейран вежливо улыбнулся в ответ. Он понял, что его продолжают злить, и обижаться не стал. «Пусть мальчик развлекается», – подумал снисходительно.

Но тот сделался серьёзен, люди в этом мире не умели веселиться подолгу.

– Сейчас я буду говорить, а вы слушайте, – велел он. – Потом я дам вам время на размышление. До завтрашнего дня, к примеру. И если вы не примете нужного решения – ваши соплеменники пострадают. Договорились?

Гвейран кивнул – а что ему ещё оставалось?

Цергард говорил долго. Он рассказал всё. Как был вычислен первый из их группы, и как он погиб. Как ловили остальных, и какая слабая была у них конспирация – «даже стыдно!» Как в них впервые заподозрили пришельцев, и как долго не хотели этому верить, всё искали «рациональное объяснение» многочисленным странностям, но так и не нашли. Как страшно, страшно до жути стало потом, когда пришлось поверить. Он предъявлял конфискованные вещи, и Гвейран зубами скрипел от злости, потому специально ведь объясняли на вводном инструктаже, какие предметы можно держать при себе, какие нельзя, и надо совершенно не иметь мозгов, чтобы протащить на планету класса «С» голографический портрет любимой жены на фоне лунных кратеров или микролазерный депилятор, или макролазерный резак! Он показывал распечатки разговоров, записанных в камере – земные слова Церангскими знаками, и некоторые уже с переводом – и убийственные результаты биологических анализов. Он делился собственными размышлениями о космических захватчиках и благодетелях – сам понимал, как они наивны, но не боялся показаться смешным. «Нет смысла отрицать вашу внецерангскую природу, – внушал он, – она нам очевидна, это давно доказанный факт. Возможно, у вас есть свои причины хранить молчание, это мы можем понять. Но пора, по крайней мере, перекатить изображать из себя «лояльных граждан Арингорада», потому что это уже наводит на мысли о клиническом идиотизме!»