Последнее чудовище - Страница 1

Выражение «бремя белого человека» всегда несло в себе социальный заряд. Но когда имеешь дело с повзрослевшим, пусть даже и не помудревшим человечеством, покорившим звезды, возникает новое понятие: «бремя землянина». Оно тоже несет в себе заряд особого рода, и в неизмеримо большем масштабе. Колонизация и эксплуатация могут практически полностью выйти из-под контроля, и тогда их результаты замечательными не назовешь.

Его разбудило солнце. Он беспокойно пошевелился, ощутив длинные косые лучи света. Приглушенный птичий гомон вокруг превратился в гвалт, а легкий ветерок настойчиво дул, пока листья не ответили ему раздраженным шелестом: «Просыпайся, Руго, просыпайся! На холмах уже новый день! Сколько можно спать? Просыпайся!»

Свет пробрался под веки, взбаламутив темноту снов. Он что-то пробормотал и поплотнее свернулся в клубок, вновь одеваясь в сон, как в плащ, погружаясь в темноту и небытие. Лицо матери опять возникло перед ним. Всю долгую ночь она смеялась и звала, звала… Руго пытался бежать за ней, но солнце его не пускало…

«Мама! — простонал он. — Мама, пожалуйста, вернись! Мама…»

Когда-то, очень давно, она ушла и оставила его. Руго был тогда маленьким, а пещера — большой, мрачной и холодной; что-то шевелилось в ее сумраке и наблюдало за ним, пугая. Она сказала, что пойдет искать пищу, поцеловала его и ушла вниз по крутой, залитой лунным светом долине. Должно быть, она встретилась там с Чужаками, потому что назад уже не пришла. А он долго плакал и звал ее.

Это было так давно, что он не мог сосчитать годы. Но теперь, когда он старел, мать, должно быть, вспоминала о нем и жалела, что ушла. Иначе почему так часто в последнее время она возвращалась к нему ночами?

Роса холодила кожу. Он почувствовал окоченение — боль в мышцах, костях, теряющих чувствительность нервах, и заставил себя пошевелиться. Если бы он двинулся всем телом, вытянулся, не дав глотке захрипеть от боли, он бы справился с росой, холодом, землей, мог бы открыть глаза и взглянуть на новый день.

День обещал быть жарким. Зрение у Руго уже ослабло: солнце казалось лишь расплывшимся огненным пятном над призрачным горизонтом, которому струившийся в долинах туман придавал красноватый оттенок. Но он знал, что к полудню станет жарко.

Руго медленно поднялся, встав на все четыре ноги, и выпрямился, опершись на низкий сук. Внутри ныло от голода. Подгоняемый этим чувством Руго обыскал чащу, заросли кустарника выше по склону. Там были кусты и деревья, жесткая летняя растительность, днем больше похожая на металл. Там порхали птицы, воспевающие солнце, но нигде не было ничего съедобного.

«Мама, ты обещала принести что-нибудь поесть…»

Он потряс своей большой, покрытой чешуей головой, стряхивая туман снов. Сегодня ему придется спуститься в долину. Он съел последние ягоды на склоне холма. Много дней Руго ждал здесь, и слабость из брюха заползала в кости. Теперь ему надо спуститься к Чужакам.

Он медленно вышел из зарослей и направился вниз по склону. Трава шуршала под ногами, земля вздрагивала от его тяжести. Холм косо поднимался к небу и уходил вниз к туманным долинам, чтобы остаться наедине с утром.

Здесь росла только трава да небольшие цветы. Раньше эти холмы были покрыты высоким лесом; он припоминал прохладные тенистые чащобы, рев ветра в вершинах деревьев, землю, усеянную солнечными пятнышками, опьяняющую сладость запаха смолы летом и сияние света, преломленного в миллионах кристаллов — зимой. Но Чужаки вырубили леса, и теперь тут остались лишь гниющие пни, да его смутные воспоминания. Его одного… потому что люди, вырубившие лес, умерли, а их сыновья ничего не знали. Интересно, когда он умрет, кому будет дело до всего этого? Будет ли это кого-нибудь беспокоить?

Руго вышел к стремительно несущемуся вниз по склону ручью, который брал начало там, выше — от родника, и впадал в Громовую Реку. Вода была холодной и чистой, и он жадно пил, вливая ее в себя обеими руками, и вилял хвостом, ощущая ее свежесть. Он знал что источник уже иссякает, лишившись лесной тени. Но особого значения это не имело: ведь он сам умрет раньше, чем пересохнет ручей.

Он перешел ручей вброд. Покалеченную ступню защипало и свело от холодной воды. За ручьем Руго нашел старую тропу, по которой раньше спускали лес, и направился по ней. Он шел медленно, с неохотой, и пытался придумать план.

Чужаки временами кормили его — из сострадания или в уплату за работу. Однажды Руго почти год работал на одного человека, а тот в награду выделил ему место для сна и кормил вволю. Работать на этого Чужака него было одним удовольствием; в нем не было суетливости, свойственной людскому племени; голос землянина звучал тихо, а глаза смотрели по-доброму. Но потом этот человек привел женщину, а та боялась Руго. И ему пришлось уйти.

И еще пару раз люди с самой Земли приходили поговорить с Руго. Они задавали ему кучу вопросов о его народе. Спрашивали об обычаях, как называлось то или иное, помнит ли он какие-нибудь танцы или музыку? Но Руго немногое мог рассказать, потому что земляне начали преследовать его народ еще до того, как он родился. Он видел, как летающая штука пронзила огнем его отца, а мать ушла на поиски пищи и не вернулась.

Получалось, что люди с Земли знали гораздо больше, чем он сам: о городах, книгах и богах его народа… И если бы он захотел что-то узнать у Чужаков, они могли бы рассказать ему и это, и еще многое другое. Люди давали ему денег, и некоторое время он питался довольно неплохо.

Я теперь стар, подумал Руго. Я никогда не был сильным по сравнению с их мощью. Любой из нас мог гнать перед собой пятьдесят человек. Но один человек, сидящий за рулем огненно-металлической штуки, мог косить нас тысячами. А их женщины, дети и животные боятся меня. Странно… Найти работу совсем непросто. И мне, возможно, придется выклянчивать хлеб; меня станут гнать прочь… а ведь зерно, которым меня будут кормить, выросло на этой земле, в нем сила моего отца и плоть моей матери. Но без еды все-таки не обойтись.

Когда Руго спустился в долину, туман уже поднимался, зависая рваными клочьями в воздухе, и он почувствовал, как начинает припекать солнце. Он свернул к человеческим поселениям, и пошел по пустынной дороге на север. Стояла тишина. И особенно громко в ней звучали шаги — твердость покрытия он ощущал ступнями. Руго оглядывался вокруг, стараясь не обращать внимания на боль в ногах.

Люди вырубили деревья, распахали почву и посеяли злаки Земли. Медное летнее солнце, и пронизывающие зимние ветры уничтожили лесистые лощины, которые помнил Руго. Деревья же, оставшиеся в аккуратных садах, приносили чужеземные плоды.

Могло показаться, что Чужаки боялись темноты и так страшились тени, сумерек, шуршащих зарослей, куда не проникал взгляд, что им пришлось все это уничтожить. Один удар огня и грома, и затем — блестящая, непоколебимая сталь их мира, возвышающаяся над пыльными равнинами.

Только страх мог сделать эти существа такими злобными. Именно страх заставил сородичей Руго — громадных, черных, покрытых чешуей — ринуться с гор, чтобы крушить дома, жечь поля, ломать машины. Именно страх принес ответ Чужаков, нагромоздивший зловонные трупы в развалинах городов, которые Руго никогда не видел. Только Чужаки были более могущественными, и их страхи одержали верх…

Он внезапно услышал, что сзади с ревом приближается машина, вихрем увлекая за собой свистящий воздух, и вспомнил, что ходить по середине дороги запрещено. Он торопливо рванулся в сторону, но не туда — это была как раз та сторона, по которой ехал грузовик. И тот, взвизгнув возле Руго на дымящихся шинах, остановился у его плеча.

Чужак выбрался, почти приплясывая от ярости. Он изрыгал проклятья так быстро, что Руго не мог их разобрать. Он уловил лишь несколько слов: «Проклятое чудовище… Я мог убиться! Стрелять нужно… Под суд!»

Руго стоял, уставясь на человека. Он был вдвое выше тощей розовой фигуры, которая бранилась и дергалась перед ним, и раза в четыре тяжелее. И хотя он был стар, один взмах его руки разнес бы человеку череп и разбросал бы мозги по горячему твердому бетону. Но за этим существом стояла вся мощь Чужаков: и огонь, и разрушение, и летящая сталь. А он был последним из своего народа. Лишь иногда ночью приходила мать, чтобы повидаться с ним. Поэтому Руго стоял смирно, надеясь, что человеку надоест ругаться, и он уедет.