После России - Страница 2

Майор Чжан был отозван в Пекин: после очередных выборов Всекитайского собрания народных представителей к власти пришла коалиция либералов и националистов – в политическом китайском обиходе и среде сочувствующих и посвящённых называвшаяся Великим поднебесным единством. Скорее всего, майора сместили из-за его русофильской позиции. Он принадлежал к той части китайской элиты, которая искренне полагала: существование централизованного государства к северу от границ Поднебесной полезнее, чем вся пёстрая коалиция государств, возникших на месте России. Этот взгляд отчасти разделяли и члены предыдущего социалистического правительства. При социалистах, известных как Великая красная партия, такие настроения вообще считались вполне простительными.

Однако социалистическое правительство пало, и вместо пузатого добряка Чжана, имевшего обыкновение шутить относительно неминуемого прихода «русских» и даже иногда любившего петь в караоке ресторана «Сударыня» старинные песни про Москву и Россию, прислали мрачного, собранного Хуа. Он был сдержан в разговорах, и о его личном отношении к ситуации трудно было сказать что-то определённое.

Утром Севу вызвал в кабинет главный редактор. В последние недели все чего-то ждали: то ли переворота, то ли тотального бегства на Восток, то ли капитуляции и прихода Пирогова, то ли бомбежек и боев в городе – слухов ходило много. Что назревало на самом деле, Сева, конечно, не знал. Обычные его конфиденты из республиканской элиты при встрече только хмурились и в разговорах ограничивались общими фразами. Даже осведомлённый и любящий подбросить жареной информации подполковник Михайлов из Комитета охраны конституции во время традиционной встречи выслушал Севин пересказ бродящих в журналистских кругах слухов и версий, потом пожаловался, что уже неделю ночует на работе, и убежал, ничего не сказав, кроме «Не волнуйся, мы победим!». Между тем многие знакомые Севе люди уезжали или хотя бы вывозили семьи. Закрывались рестораны, магазины и банки, иностранные посольства призывали своих граждан срочно явиться за инструкциями, и их содержание все знали: немедленно покинуть Урал.

Правительство же демонстрировало оптимизм, по всем каналам крутили патриотические ролики с марширующими войсками и летящими вертолётами вперемежку с выступлениями профессора Жабреева, проклинающего «кровавую московскую хунту» и разоблачавшего её неисчислимые преступления.

Нарастающая нервозность передалась и непосредственному начальству Севы. Редактор «Республики» Буянов стал, особо не скрываясь, попивать. На это вполне можно было бы закрыть глаза, но он завёл манеру несколько раз на дню выдёргивать в свой кабинет сотрудников «со связями», расспрашивал их на предмет «что нового слышно» или давал странные задания. Сегодняшний вызов был бы вполне будничным, если б не присутствие в кабинете Буянова Государственного секретаря Республики Водянкина. Это была не то чтобы сенсация («Республика» была полуофициальным рупором правительства и правящей Республиканской партии), но явление незаурядное.

Павел Водянкин весьма оригинально смотрелся в полувоенной форме, ставшей трендом этого беспокойного сезона, обычно он щеголял в итальянских костюмах – портновское мастерство удачно маскировало недостатки его тощей фигуры. Госсекретарь сидел в редакторском кресле (сам редактор стоял рядом в нелепом полупоклоне) и, не предложив Севе сесть, перешел к делу:

– Надо как-нибудь в частном порядке встретиться с Хуа и аккуратно выяснить, какова будет их реакция, в случае если москали всё-таки займут Пермь и попробуют развить наступление далее. На восток. К нам.

Произнеся это, Павел Игоревич запнулся и, казалось, потерял нить разговора. Очевидно, мысль о военной интервенции с Запада целиком занимала госсекретаря. Быстро взяв себя в руки, Водянкин продолжил, сохраняя в голосе прежнюю жёсткость:

– И ещё. Поспрашивай его, что он думает о возможном перевороте.

«Переворот?» – если столкновение с пироговскими мятежниками казалось более чем вероятным и постоянно обсуждалось, то тема переворота всплыла на официальном уровне впервые, и Сева удивился совершенно искренне.

– Это только теоретическая возможность… ну, в свете событий в Сибири… – Водянкин заметно тяготился неприятным разговором.

– А с чего Хуа будет со мной это обсуждать? – поручение казалось Севе на редкость бессмысленным.

– Твоя задача встретиться и поговорить, а остальное уже не твоя забота, ясно? Вот и иди! – Буянов попытался продемонстрировать начальству строгость, но Водянкин остановил его:

– Ну, мало ли что, вдруг скажет что-нибудь интересное. Может, реакция будет неожиданная… Так что будь внимательнее, хорошо? Ты с душой подойди к делу. Скажи, мол, ходят разные слухи, мол, тебе так страшно, переживаешь, а вокруг такая паника, такая паника!

Серьёзность, с которой было дано странное поручение, несколько озадачило Севу. Было понятно, что его не одного посылают к китайцам с такими разговорами (тут он понял, что вызванный перед ним экономический обозреватель Тагильцев, наверное, получил задание встретиться с президентом Китайско-уральской торгово-промышленной палаты). Похоже, что такие же разговоры будут и с казахами, и с европейцами. «Что же происходит?» – думал он, выходя из кабинета.

Очевидно, шла какая-то игра, но кого с кем и на чьей стороне играл этот Водянкин? В городе ходили слухи сразу о трех готовящихся переворотах. Во-первых, ждали мятежа пророссийски настроенных сил – по аналогии с тем, что был в Поволжье. Непонятно, зачем самим организаторам распускать такие слухи? А если это делали не они, то кто и зачем? Во-вторых, все обсуждали внезапную рокировку: сначала самые боеспособные части Уральской армии послали на Север, защищать устоявшие регионы Финно-угорской конфедерации, одновременно, по просьбе срочно собравшегося парламента, в республику ввели Казахский экспедиционный корпус. Все произошло так быстро, что сомнений в спланированности действий ни у кого не было. Поговаривали, что казахов позвали для силовой поддержки смены власти в пользу лояльных Астане сил. Но казахи уже были на месте, но ничего и не произошло. Сторонники третьей версии отрицали две предыдущие и только качали головой: мол, все еще хуже – и не уточняли насколько! Впрочем, казахов Сева не боялся, он был слишком малой величиной, чтобы иметь свои интересы и бояться глобальной смены власти. Вот Пирогова бы не хотелось, а все остальное – без проблем! Впрочем, можно было, наверное, и при России как-то жить. Не всех же они будут убивать!

Разговор китайского офицера и уральского журналиста происходил в ресторане «Харбин», стоящем наискосок от здания китайского посольства и неофициально считавшемся центром китайской резидентуры на Урале.

Сквозь большие окна Сева рассматривал развивающееся над особняком новое китайское знамя и мысленно соглашался с мнением, что старое, красное со звёздочками, смотрелось не столь эффектно, как новое – с драконами. Майор Хуа наконец закончил свой разговор, положил коммуникатор на стол и внимательно посмотрел на Севу:

– Больше мне нечего сказать, дорогой Всеволод Николаевич, – старательно выговорил он и сделал официанту знак.

Разговора не получилось. Вежливо обсудив погоду, Хуа дал возможность собеседнику высказать свои сомнения и подозрения. При упоминании вторжения мятежников и возможного переворота Хуа изобразил на лице крайнее изумление, но в ответ сослался на неосведомлённость и выразил убежденность в способности республики защитить себя, если не самостоятельно, то с помощью верных союзников.

Собственно, и так было ясно, что услышать что-то особенное от такого человека невозможно. Кроме того, в Китае вот-вот должны были пройти новые выборы, да и майора (об этом Сева знал со слов корреспондента Харбинской вещательной компании) больше волновали события в далёкой Африке, где его родной брат командовал гарнизоном в самом центре мятежной Шестой провинции.

«Ну и ладно, и на том спасибо, – подумал Сева, покидая ресторан. – Меня попросили – я сделал все, что мог!»