После развода. Новая семья предателя (СИ) - Страница 41

— Я не хочу с тобой, как с Наташей. Это легко, просто и грязно, — уверенно отвечает Роман. — Я хочу с тобой по-другому. И хочу, чтобы ты хотела со мной иначе.

— Как именно? — я должна узнать, какие фантазии бродят в голове Романа, и смогу ли я их потянуть.

Нет, не потянуть. Заденут ли они меня за живое и пробудят ли во мне женское любопытство.

Нельзя что-то тянуть и терпеть. Это обернётся для меня и Ромы новым провалом.

— Хочу тебя здесь, — он подается в мою сторону, — прямо на кухонном столе, Лера, но дверь не заперта, по дому шарохаются страшные мужики, наши девочки вряд ли спят…

— Да, верно, — сглатываю я, когда он пробегает пальцами по тыльной стороне ладони.

Он не задирает юбку, не рвет блузку, не впивается в губы. Лишь касается кончиками пальцев.

Мурашки по всему телу.

— Поэтому я обойдусь лишь вопросом, — его пальцы касаются края манжеты моей блузки, — ты бы сама этого хотела?

Может, лучше бы я сбежала? Может, лучше бы я отказалась от Романа с концами? Но внизу живота тянет теплом, которое меня покинуло на долгие месяцы в разводе, и я уточняю на грани обморока:

— Спереди или сзади?

Слишком смелый вопрос для прошлой Леры, но в нынешней Лере он подстегивает не только смущение, но и ожидание ответа.

— Спереди, — губы Романа почти касаются моих, — я хочу видеть твое лицо, Лера… Твои глаза… Хочу стоять между твоих ног и сжимать твои бедра…

Прикладываю пальцы к губам Романа, вынуждая его замолчать. Тяжело дышу. Обхватывает мое запястье пальцами, проводит языком по ладони, пристально вглядываясь в мои широко-распахнутые глаза, а после рывком привлекает меня к себе. Свободной левой рукой стискивает мою левую ягодицу и выдыхает в ухо:

— Я вижу, ты хочешь… Маленькая шлюшка…

Я вся красная, не шевелюсь и чувствую, как приливает пульсирующим потоком кровь к промежности. Я возмущена оскорблением Романа, но вместе с этим мне сладко между ног.

— Сбежишь, — он будто читает мои мысли, — верну и оттрахаю…

Хрипло выдыхаю на грани стона. Он не позволял себе со мной говорить в таком тоне, и никогда не угрожал тем, что “оттрахает”.

— Ты меня поняла?

От его тихого строгого вопроса у меня вздрагивают ресницы, и я киваю, не осознавая этого медленного движения головой.

Роман отстраняется, убирает руку с моей попы, и в этот момент из радионяни раздается покряхтывание, которое перерастает в плач. Рома цепенеет, ошеломленный требовательными “у-ааа-у-ааааа”, и не моргает.

Ива заплакала, будто ее слезы и крики ждали меня.

— Я думаю, что твоих страшных жутких мужиков можно отправить за моими вещами, — медленно проговариваю я, — а Алину и Варю можно отправить на утреннюю прогулку с Ивой, — делаю глубокий вдох и четко заявляю с женской решительностью и верой под новый громкий крик Ивы, — я остаюсь, Рома. Облажаешься, то…

— Не облажаюсь, — серьезно смотрит на меня, — не теперь, Лера… — сглатывает, — не теперь… Я увидел тебя настоящую. И ты права. Я был трусом. Боялся тебя настоящую, ведь настоящую мог и не потянуть.

— А сейчас потянешь?

— Да, — смотрит прямо и решительно, — потерять тебя значит потерять весь мир.

Сложные решения никогда не дарят эйфории. За ними всегда следуют новые сомнения в своих силах.

А справишься ли?

А плохие мысли и темные воспоминания не сожрут ли тебя?

За сложными решениями следует честность, которая не позволяет быть женщине слабой.

— Ма… — Ива открывает слюнявый рот в люльке, хитро глядя на меня, и я замираю над ней, ожидая продолжения, — ма…

— Мне послышалось? — шепчет с дивана с книгой в руках Варя и боится моргнуть.

— Ма…мау… — повторяет Ива и улыбкой тянет пальцы в рот, глядя на меня серыми веселыми глазками, — ма-ма…

— Мама, — повторяю я, а в груди сердце затихает, будто боится спугнуть Иву. Тяну руки к ней, — да, я мама… мама…

Довольно крякает и косится на Варю, которая тихонько подкрадывается к нам. Улыбается шире.

— А скажи Ва-ря, — Варя наклоняется к Иве, которая удивленно округляет глаза, — Варвара. Да, скажи Варвара. Я в тебя верю…

Ива чихает и тянется к моим крупным бусам на груди.

— Ясно, я не скоро дождусь Варвару, — Варя с наигранно ревностью вздыхает и возвращается на диван. Подхватывает книгу, и вновь смотрит на Иву. Повторяет по слогам, — Варвара… Ва-ря…

Медленно опускаю Иву на мягкий флисовый коврик у кресла и обкладываю ее мягкими игрушками.

— Ма-ма… — повторяет Ива увереннее и довольная собой сучит ножками.

Кладу ей на грудь плюшевого крокодильчика, которого она обхватывает двумя ручками и удивленно замолкает, скосив на игрушку глаза.

Сложные решения идут через боль, но они приводят к стойкости и к тому, что раны затягиваются.

Шрамы, конечно, останутся, но под улыбкой Ивы сквозь них пробиваются хрупкие ромашки любви.

— Крокодильчик, — смеюсь я. — Повторишь.

Ива переводит на меня ошарашенный взгляд, который говорит: Мать, ты мне жизнь не облегчаешь.

— Мам, — в гостиную заходит с фотоальбомом под подмышкой Алина. — Я тут фотографии смотрела…

Садится рядом, смотрит на Иву, которая опять удивленно разглядывает морду плюшевого крокодила и говорит:

— Это крокодил.

Ива хмурится, издает сердитов “агу” в нос крокодила и стискивает его крепче, будто хочет выдавить из него чистосердечное признание, почему он такой зубастый.

— Мам, — Алинка садится на пол, кладет фотоальбом на колени и быстро листает, — смотри.

Через десять страниц из кучки фотографий, которым не нашли места, Алинка вытягивает мою детскую фотографию и протягивает мне.

Мне тут около годика. Испуганно смотрю в камеру круглыми глазами.

— У тебя тут тоже щеки красные, — тихо поясняет Алинка, — как у Ивы, — приваливается ко мне, — и говорит еще тише, — это у вас семейное.

Приобнимаю Алинку за плечи, привлекаю к себе и целую в макушку, а после прижимаюсь щекой к его виску.

— Мам… — Варя вновь откладывает книгу, сползает с дивана и через несколько секунд садится по другую сторону от меня. Я ее тоже обнимаю. Кладет голову на плечо. — Мам…

— Что?

— Мы никогда Иве не скажем, что он не родная, — голос Вари дрожи. — Мы обещаем… Она наша…

— Наша, — подтверждает Алина. — Наша Громова Ива…

— Ава-вааа, — тянет Ива на коврике, а после смущенно жует морду крокодила, когда я перевожу на нее взгляд и роняю слезы.

— Наша, — выдыхаю, — наша.

***

Шелковое изумрудное платье на лямках-ниточках, а подол до середины бедра. Волосы — рыжей гривой распущены по плечам.

На ногах — острые шпильки.

Цок-цок мимо незнакомых людей по тротуару к летнику на углу улицы под ярким полуденным и весенним солнцем.

За одним из столиков меня ждет Роман. До него мне надо пройти мимо булочно, мимо трех кафе, аптеки и галантереи.

И через это расстояние я чувствую его взгляд и нарастающий гнев.

Вырядилась. Бестыжая рыжая бестия, которая на обед решила явится в какой-то ночнушке.

Я улавливаю взгляды прохожих. Среди них осуждающие от пожилых женщин, одобрительные от молодых женщин, удивленные от подростков и заинтересованные от парней и мужчин.

А во мне ни стыда, ни смущения.

Во мне — волнение дрессировщицы, которая игриво дразнит прирученного льва.

Сколько лет я была скромной и милой?

И за все эти годы я ни разу не испытала вот этого провокационного подъема, который бурлит в венах.

Старуха?

Правда, что ли?

Только вот почему парнишка на самокате сейчас чуть не въехал в столб с открытым ртом?

До летника еще метров сорок. Рома сидит за столиком, положив крепко сжатый кулак на столешницу и не спускает с меня глаз. Весь напряженный, как зверь перед прыжком.

Ива на Варе с Алиной, а у нас с ним назначен обед.

Легкий порыв ветра поднимает подол платья чуть выше середины бедра, и Рома сейчас, кажется, лопнет от возмущения.