Посланники - Страница 4
– Чему ты улыбаешься? – не поняла Лия.
Я сказал, что теперь понимаю, почему, входя в транс от своего удачного исполнения, пианист Фетс Уоллер выкрикивал в зал: "Пристрелите меня кто-нибудь, пока я счастлив!"
Прозвенел мобильник.
– Ты где? – спросила мама.
– Парю в небесах, – сказал я.
– Тебя ждали дома.
– Ждали?
– Тебе повестка…
Я, сержант запаса армии обороны Израиля, вызывался на базу, и я сказал себе: "Так точно, как же иначе!?"
Мама смотрела на меня и молчаливо покусывала губы.
"Надо!" – сказал я вслух.
Радиоприёмник оповещал:
"Город Сдерот – воздушная тревога…
Город Беер-Шева – воздушная тревога…
Кибуц Ревивим – воздушная тревога…
Город Ашкелон – воздушная тревога…
Кибуц Цеелим – воздушная тревога…
Город Ашдод – воздушная тревога…"
Кто-то хватался за мобильник, предупреждая близких, знакомых, любимых о наступлении Зла, кто-то бросался к своим автомобилям, задумав отправиться на север страны и там переждать какое-то время у родственников, а я, перед тем, как покинуть город, заглянул в Университет.
Декан факультета развёл руками: "Что ж, курсовую работу по "Энеиде" вам придётся прервать, но, надеюсь, что…"
"Я тоже надеюсь", – сказал я.
На рассвете 14-ого ноября 2012 года на базе под Иерусалимом нас поджидали армейские автобусы.
Было ясно – нас посылают туда…
Было понятно – этого не миновать …
"Дождись!" – наказал я мотоциклу.
За окнами автобуса пробегали кусты, белые домики, фигурки людей.
Я закрыл глаза и перед собой увидел –
70-ые годы новой эры.
Император Веспасиан.
Сгоревший храм.
Вспаханная земля на месте, где стояло Святилище.
Разорённый Иерусалим.
Иудеи, угоняемые в Рим.
Зной жёг губы, пыль поедала глаза.
Отчеканенная монета с надписью "Judaea capta"[4].
Открыв глаза, я подумал: "Никогда больше…"
Старик на обочине дороги поднял руку в приветствии.
Защемило в груди.
Вспомнились слова хорошего писателя: "Радость – продукт скоропортящийся, у печали – долгие сроки хранения"[5].
Кто-то вздохнул: "Что будет теперь?"
Кто-то отозвался: "Будет что-то…"
– Сержант, Богу доверяешь? – спросил Амос.
– А что?
– Хорошо бы, чтобы в эти дни Он был поблизости…
– Будет, – промямлил я. – Он всегда и везде. На то Он – Бог!
Автобус остановился.
Воздев руки к небу, Амос попросил: "Не оставь нас, Господи!"
"Только бы не спасовать!" – подумалось мне.
Юваль Лерман невозмутимо грыз печенье.
В полдень на огромный пустырь въехали тягачи, нагруженные танками, пушками, миномётами.
Мы замерли в ожидании.
Стирался день.
К вечеру, словно на картинах Монэ, воздух вобрал в себя последние блики солнца.
Накатила мгла.
Налетели комары.
Я представил себе лица граждан страны – чуть ли не в каждой семье резервист…
Колотилось сердце.
Из Газы выпрыгнула ракета, за ней – другая, а через семь минут три одновременно…
После полуночи Газу затрясло. Небо покрылось густым серым дымом.
Не было чувством жалости к врагу; беспокоила мысль: "Только бы бомбы падали куда надо, только бы ненароком не разворотить не тот дом, не тот подвал, не ту площадь".
Через четверть часа в мир вернулась тишина – округлая, мягкая, тёплая.
Воздух очистился от дыма и пыли.
Вновь выглянула луна и, немного выждав, расслабленно опрокинулась набок.
Слипались глаза.
Клонило ко сну.
Я оглядел сиротливо лежавший на земле спальный мешок, но спохватился – в любую минуту это может повториться…
Боец Николай принялся за стихи:
Я спросил Николая:
– Чем занимаешься обычно?
– Фотографирую. Для заработка – снимаю свадьбы, похороны. Для души – отражённую в луже луну или…
– Скоро осень, – сказал я. – С дождями и лужами.
На землю легла узкая тень – подошёл Гилад и присел рядом.
– Уличные бои – штука жуткая, – почесывая рыжую бородку, заговорил он. – Может лопнуть сердце, да? Можно потерять всего себя, да?
Я посмотрел на впалые щёки Гилада.
– Да? – повторил Гилад.
Я постучал по деревянному ящику от патронов и напомнил о майоре из новеллы Хэмингуэйя "В чужой стране": "Если уж человеку суждено всё терять, …он должен найти то, чего нельзя потерять".
– А что именно потерять нельзя, майор сообщил?
Гилад усмехнулся:
Я развёл руками.
– Ну, вот… – Гилад решительно поднялся с места.
– Куда? – спросил я.
– В сортир.
– Зачем?
– Как тебе сказать?
– Ладно, не говори, только поспеши. Мало ли что…
Гилад поспешил.
Я снова посмотрел на спальный мешок, подумал: "Чёртово испытание!"
…Мой отец говорил: "Каждый проходит через испытания. Обязан пройти…"
Я не понимал.
Отец смотрел на меня в упор: "Дарить новую жизнь – испытание, вырастить того, кому жизнь подарил – испытание; уходить из жизни – испытание".
Вернулся Гилад и доложил:
– На стене ротного сортира некая Маргарет Этвуд написала: "Здравый смысл приходит благодаря опыту, а опыт приходит благодаря отсутствию здравого смысла".
Я стал допытываться:
– С чего ты взял, что Маргарет Этвуд?
– Стоит подпись.
Я сказал, что Маргарет Этвуд – канадская писательница.
Гилад пришёл в изумление:
– А мне подумалось, что такое могла нацарапать только опытная б…
Я посмотрел на осунувшийся лик луны и подумал: "Любопытно, каково сейчас лицо луны на другом конце света?"
Гилад спросил:
– Как думаешь, я смогу погибнуть?
– Сможешь, – отозвался я. – И ты сможешь, и я сможешь…
Гилад загрустил.
Я принялся его утешить:
– Опытные люди уверяют, что жить – занятие невыносимое, утомительное, ибо приходится вынуждать себя –
быть честным,
быть разумным,
быть учтивым и прочее, и прочее, и ещё и ещё…
Гилад не унимался.
– Интересно, – пробормотал он, – отчего у меня предчувствие, будто я погибну?
Я мотнул головой.
– И в правду интересно!
– И больше в этом мире меня не будет.
– Больше не будет.
– А что ж тогда?
Я предположил:
– Будет конец света.
Гилад перевёл дух.
– Может, обойдётся лёгким ранением?
…Мой отец говорил: "Жизнь даётся в дар без всяких объяснений, а потом тебя без всяких объяснений её лишают, тем не менее, чтобы с тобой не случилось, жизнь проживи свою. Неудачную картину можно переписать заново или просто взять и выкинуть, а свою жизнь, если не удалась, тут уже не…"
Рация молчала.
Мы ощущали себя людьми вполне взрослыми; об ожогах, ранениях и всяком другом не думали, ждали своего часа, понимая, что мучительное бездействие и неизвестность – также война.