Портреты Пером (СИ) - Страница 692

Тёплые пальцы. Горячие даже. Джим чувствует их, сжимает, перебирает слегка. Вот теперь до сознания начинает доходить: Арсений – здесь. Рядом.

– А, да, он упоминал что-то такое там, про пальцы какие-то и поцелуи. Но с меня и сериала хватило, – смеётся негромко. Замолкает, и уже тише, другим совсем тоном: – Твою мать, только подумать... зачем Джек врал нам обоим? Это что, такая месть за Алису?

– Возможно. – Воспоминания приходят неохотно. – Или его высокая мораль. Когда ты начал приходить в себя, я не мог каждый вечер после работы приезжать. Попросил Фолла держать меня в курсе твоего выздоровления, перестал мотаться туда-обратно. И Джек решил, что я сбежал, потому что… я так и не понял, почему, как он считал, я мог сбежать после десяти лет ожидания, Арсений.

Чуть притянуть к себе его руку, прижать к губам переплетение их пальцев.

Сейчас становится ясно, насколько всё это время Джим скучал. Как человек, который дорвался до воды, понимает со всей остротой, как мучился жаждой до этого.

– Я понимаю, что... ему тяжело, наверно... Но, блять, три года без тебя. А для тебя – тринадцать. За что, спрашивается...

По голосу слышно, что злится. Потому что говорит спокойно и жёстко.

– Мне он говорил, что ты без меня прекрасно живёшь. Поездки, романы, карьера. Это логически обосновывало то, что я не должен вмешиваться. Мои сорок против твоих двадцати, когда впереди – жизнь.

Джиму сейчас хорошо. В этот, конкретный момент. Но злость на младшего – холодная чешуйчатая ярость – сворачивается внутри леденящим кольцом.

– А меня заверял, что ты ушёл в работу и не вылезаешь из поездок по конференциям, – Арсений обнимает его, прижимает голову к своему плечу. – Так, – резко, – давай оставим, а то я поеду менять ландшафт физиономии твоего младшенького прямо сейчас. А ты без меня рыбу нормально не допечёшь.

– Верно. Я её выключу и сварю овсянку. Овсянку я не испорчу.

Джим прикасается губами к шее Арсения прежде, чем осознаёт это. Сначала – случайно. А потом – пальцами провести от подбородка Арсения ниже, по шее, прижаться губами к сонной артерии, потом – лбом.

– Джим, я сегодня никуда не уеду. – Тихо над ухом. – И точно тебя накормлю ужином. Будем считать, что это моё партийное задание.

– Не уезжай, – тихо хмыкнуть, обдавая его ухо тёплым дыханием. – Только…

Отстраниться.

Совсем забыл.

– Я люблю тебя. – Спокойно. Глядя в его серые внимательные глаза. – Это не поменялось.

– Ну вот и хорошо, – он улыбается всё ещё зло. И смотрит, отстранившись, в сторону. Явно сдерживается. – Глядишь, после ужина и пары бокалов вина я разомлею и тоже признаюсь, что сходил по тебе с ума три года... или уже признался.

– И я не соблюдал целибат. Как и обещал.

– Правильная позиция, что, – он поднимается со стула, подходит к подоконнику и трогает одинокий кактус. Кто-то притаскивал в подарок, лет восемь назад. И кактус парадоксальным образом выжил, хотя Джим вспоминал о нём раз в три-четыре месяца. – Ты рассказывай, я через пару минут успокоюсь. Просто слегка досадно за бесцельно прожитые годы.

– Кстати, возможно, Джек и за это на меня злился… в общем, последние полтора месяца у меня что-то вроде постоянных отношений. Странная пародия, но есть.

Джим чувствует, что поступает верно. Но верно поступать не хочется.

– Так ты, вроде как, занят? – Он оборачивается с другой улыбкой, широкой, выставляет перед собой ладони (взгляд цепляют невольно шрамы, оставшиеся от гвоздей), сильно щурясь, – о’кей, док, больше не подкатываю.

– Это достойный человек, поэтому бросать его по телефону я не хочу.

Сознание буквально воет. Арсений рядом, он скучал, безумно, как и сам Джим, и – нельзя. Даже поцелуя.

– Изменять тоже. Поэтому завтра встречусь с ним, объясню, что вместе мы не будем.

– А... – Арсений, кажется, растерялся, но только на секунду. – То есть, – выразительно приподнял брови, поводя пальцем в воздухе, – до завтра тебя?..

– То есть, до завтра я – нежная принцесса, которая до брака – ни-ни.

Джим улыбается. Арсений, умница, всё понял правильно. И даже от этого чёртового взаимопонимания уже хочется наплевать на все недоотношения, обнять его, провести ладонями по колючим щекам, и целовать.

И вот – вместо поцелуев – горячий полезный ужин. Джим разве что по привычке удивился тому, как люди из тех же плоти и крови, что и он, умудряются творить такие вещи из тех же продуктов. У самого Файрвуда получилось бы неудобоваримое месиво. Горячий чай (себе Арсений всё же сварил кофе, бухнул туда две огромных ложки мороженого с улыбкой довольного камикадзе), приглушённое освещение, разговоры.

Арсению интересно всё. Его привычки – изменились или нет. Работа. Успехи, неудачи, отношения с коллегами. Поездки на конференции. Изучение немецкого языка. Испортившийся почерк. Они разговаривают негромко, иногда соприкасаясь пальцами за столом, даже мерзкий запах кофе, витающий в воздухе, не отвлекает. Или отвлекает. Но не сильно. А потом Арсений перегибается через стол, чмокает Джима куда-то в макушку, и заявляет, что посуду мыть не будет. А сам – помоется.

Когда посуда помыта, а пышущий влажным жаром фотограф появляется из ванной в облаке пара, оказывается, что единственный спальный диван не разбирается. Применение силы, смекалки и прочувствованная лекция Арсения: «Ах ты бездушный предмет мебели», – бессильны. В итоге – Джим с кружкой чая (свежесогретого) размещается на диване, а Арсений – на прилегающем ковре.

Его, кажется, это не расстраивает.

Он лежит на локте, подпирая голову ладонью, постукивает ногтем по краю почти пустого бокала (как и хотел, с вином, уже второй), и еле слышный, тонкий и нежный звенящий звук кажется почти сказочным, игрой воображения.

– Пособие для чайников: как продержаться одну ночь рядом с человеком, которого любишь и хочешь до безумия, не трахнувшись, – произносит иронически, тепло глядя на Джима.

– А представь, – Джим не отпускает его взглядом. Не может наглядеться. – Что ты тринадцать лет сходишь с ума по наваждению из прошлого. Оно рушит все попытки полюбить кого-то другого. Врывается в сны. Дразнит кажущейся близостью, утекает сквозь пальцы. А по истечении этого срока – вот, на расстоянии вытянутой руки.

Пальцы уже бездумно скользят по запотевшему ободу кружки. Джим сейчас сам не отказался бы от вина, но тогда он точно не сможет сохранять «расстояние вытянутой руки».

– Такой близкий. И между нами уже нет времени, нет недопониманий. Только вытянутая рука.

Он качает головой:

– Звучит... мифически.

– Да, – качнуть головой в ответ. – Ты же завтра никуда не едешь? Мне не хотелось бы отпускать тебя сейчас.

– Нет, как раз надо бы... – Арсений обхватывает верх бокала пятернёй, переставляя на другое место, пристально наблюдая за процессом. Переставил, убирает пальцы. – Надо бы, – повторяет утвердительно, какой-то констатацией для себя понятного факта. Вскидывает голову. – Хочу взять тебя с собой. Прочь из Лондона... и куда хочешь. Можем в моё, как ты назвал, логово, можем... Да куда угодно. Весь мир открыт.

– Ты серьёзно?

Пальцы, прекращая скольжение по ободу кружки, начинают по нему постукивать. Джиму – удивительно – но весело. Арсений предлагает человеку с устоявшейся жизнью бросить всё и пойти за наваждением тринадцати лет.

– Полностью, – Арсений смотрит пристально, слегка щурясь на свет настольной лампы. – Я не предлагаю таких вещей кому попало или ради шутки. Предупредишь своих, чтоб не теряли... Соберёшь вещи. И поедем.

Джим отвечает на его взгляд. Не отпуская, соскальзывает к нему на ковёр. Рядом.

Это чушь, это… нелогично, в конце концов, но да. Джим готов. Как и раньше в логово маньяка, в безумие напополам с зеркалом.

– Я много думал за эти десять лет, – тихо, находя пальцами его руку. – Что неразумно, провстречавшись с человеком менее года, ждать его десять лет. Что мы – какие сейчас – друг друга не знаем, мы чужие люди. Что я следую за идеей-фикс, которая не имеет под собой оснований.