Портреты Пером (СИ) - Страница 690

Исами пыталась обернуться через плечо. Джон говорил, у неё с Арсением были странные отношения, и художник изобразил её с бессильной, угасающей – но любовью. Как дорогого себе человека. Это видно и в светлых тонах кожи, и в волосах, таких живых, густых, блестящих, и в том, с какой тщательностью и воздушностью прописаны черты, с точностью – мельчайшие складки и узоры на одежде. Даже браслет на приподнявшейся руке – каждая деревянная бусина видна так чётко, с глухим бликом от источника освещения в отполированной поверхности; и главное – в том, что художник своим замыслом подарил ей одной осознание. Женщина по имени Исами готова была встретить лицом к лицу своего демона.

Нортон спокоен: он стреляет в стекло. Рука с пистолетом тверда и не дрогнет, взгляд холодный, лишённый эмоций. Его силуэт на картине в зеркале видно хуже всего, потому что напротив реального изображения в стекле застряла пуля, покрыв область зеркала вокруг сетью трещин. Кукловод и Художник вбили её в зеркало, давая понять, как поведёт себя бывший наёмник, увидев демона. И потому отражение его демона тоже искажено и кажется скорее обманом зрения.

Дженни в ужасе. Ей холодно и страшно, она воспринимает своё Зеркало всей поверхностью кожи. Ей тяжело, противоестественно его воспринимать. Ныне жена Нортона и мать твоих детей, вынянчившая к тому же Кэт, прекрасная хозяйка и сильная женщина, здесь она была напуганной девочкой, слишком остро переживающей чужую боль.

Закери Блэквуд. Выученик доктора Файрвуда, сейчас – молодой хирург, работающий в лондонской клинике под руководством всё того же Файрвуда. На картине он смотрит не в стекло, где его отражение только слегка подёрнуто алой дымкой – нет ещё своего Зеркала – а на остальных: не понимает, чего они испугались и откуда ждать опасности.

Энди Уолкман, сумасшедший писатель-фантаст, ныне покойный: умер год назад, написав перед этим целую книгу «по мотивам произошедшего с нами в особняке». Накануне своей смерти он позвонил Джону и спокойно попросил помочь с завещанием, потому что умрёт ровно через столько-то времени и сам не успевает завершить все дела; для Софи это тогда стало шоком. Старика отражение в зеркале почти не волнует.

Как и сумасшедшую Лайзу. Она так и не оправилась до конца, но начала, немного придя в себя, писать книги. «По мотивам» была написана в соавторстве с Уолкманом, хотя Софи и не могла понять, как можно было работать с несносным стариком. В картине Сазерленд на полу, сжавшись в комок, лицо уткнуто в коленки. Разодранная одежда, спутавшиеся намертво волосы. В её фигурке, забившейся в угол, нет надежды. Джон упоминал, что её такую Арсений рисовал с натуры в первые дни сумасшествия.

Рой Ричардсон и Натали Томпсон, жмущиеся друг к другу, инстинктивно отклонившиеся подальше от стекла. В зеркало смотрят с недоверием, на лицах почти одинаковое выражение – будто они цепляются за веру, что над ними злобно подшутили. Сейчас – семейная пара с сыном, Софи забыла только, в каком графстве живут. Впрочем, ей, как и Арсению, они были мало интересны – изображены дальше других фигур и в той части комнаты, где не так много света.

Джек Файрвуд. Нахмуренный, смотрящий искоса, щурящийся. Верит, но делает вид, что не боится. А прямо не смотрит и вряд ли скоро наберётся духу повернуться к зеркалу. Сейчас – преподаватель в университете. По технической специальности. Живёт один. Слегка располневший в свои тридцать семь, любящий научно-фантастические фильмы, вылазки на природу и коллекционирование рецептов глинтвейнов и способов заваривания чая. Как не похож на этого вот – задиристого, непокорного, худощавого и лохматого парня в зеркале. Арсений был в него влюблён. Романтически, не всерьёз, но в образе это чувствуется. Чуть наглее, симпатичнее и обаятельнее, чем в реальности.

Джим… Файрвуд. В него художник обрушил, кажется, всю силу чувства. Если Исами была прописана тщательно и с любовью, то в образе Джеймса, созданного всего-то лишь из масляных красок, бушевала буря, ураган, тайфун. Вся прорва любви, желания, страсти, любования и яростного наслаждения его красотой, горечи и боли от невозможности быть рядом, тепла, которое силился и не мог подарить – всё это Арсений ухнул в краски. Не жалея. В образе Джима был порыв. Тёмный, глубокий и сильный. Он не боялся своего демона, не верил ему и поддаваться не собирался. На картине он только встал с кресла – в руке ещё книга, рука тянется положить её, не глядя, на подлокотник, взгляд – в зеркало, голова чуть вскинута, и в одном этом порыве была готовность действовать, противостоять, если потребуется, но и любопытство. Тёмное и страстное любопытство, может быть, страшнее, чем у демона. И Джеймс Файрвуд был прекрасен. Этот образ попросту завораживал – как и образ его скальпельно-тонко ухмыляющегося из тьмы Зеркала.

Джон-Кукловод впереди. Джон тянется к стеклу.

Он и в реальности часто замирал у окон и зеркал. Пытался пройти сквозь, чтобы снова обрести ставшего краской Кукловода. Это сводило его с ума: она знала. Джон честно рассказал ей о «десяти широких шагах». От центра этой залы до зеркала десять широких шагов. Он пытался коснуться своего отражения в зеркале и уйти в картину в первый год после того, как закончилась история с проклятием.

– Что тебя удержало от сумасшествия? – спросила она тихо. Разговор был за утренним чаем, и Джон, отставив чашку, долго смотрел в окно.

– Когда я понял, что десять шагов могут свести меня с ума, я изобрёл правило восьми шагов, – ответил невозмутимо, оборачиваясь к ней.

– Восьми?

– Видите ли, моя леди, с расстояния в восемь шагов от центра залы рукой до поверхности зеркала дотянуться невозможно.

Софи оглядела всех по очереди.

Люди, увидевшие в зеркале своих демонов. Вот они, за её спиной, смотрящие в отражения, кто в ужасе, кто в изумлении, кто с недоверием. Софи холодно. Она боится увидеть в зеркале за своим плечом багровую тень.

И, наконец, семнадцатый. Сам Арсений.

Софи вздрагивала каждый раз, как встречалась взглядом с его изображением на картине. Это был он сам, упрямый, яростный в желании брать от жизни всё, что она только сможет дать. С прямым взглядом, приподнятым подбородком, хитроватым прищуром и улыбкой, затаившейся в уголках длинных губ. Своего демона, стоящего за спиной, в пол-оборота к зеркалу, улыбающегося развратно, он собственнически держит за руку. Их пальцы сплелись, и они друг с другом; Софи ни разу не видела, чтобы простое соединение пальцев и то, как они стояли, соприкасаясь плечами – чтобы это было так… открыто наполнено похотью, страстью и желанием. Простой жест – и вся суть желания творить. Слияния со своей тьмой во вспышке сверхновой – картине.

Они знали друг друга, они сливались каждый раз в безумной жажде воссоздавать в красках – и убивали друг друга, это был смысл всего искусства как жизни, и Арсений его постиг.

Перо.

Ты был таким

Ты понял

Ты осознал

Софи чувствует его присутствие, сердце колотится у горла, дыхание перехватывает – это почти цвет, почти осознание, готовый образ, мучающий её уже третий год подряд, и… она приходит в себя на коленях, жадно вглядывающаяся в отражение картины.

Поднимается, задвигает шторы на зеркале. Отряхивает колени от прилипшей пыли. Завязывает на волосах платок. Выключает свет.

Зал с картиной погружается во тьму.

– Будь ты проклят, Самойлов, – шепчет, глотая слёзы и судорожно набирая на закрывшейся металлической двери шифр.

За пределами особняка, уже на подъездной дороге (и вдали от мрачного Форса), дышится легче. Зелёные деревья по сторонам, умытые дождём, мягко шумят, из рощи тянет живой майской сыростью. Софи забирается в машину, торопливо захлопывает дверцу.

– Мам, ты долго! – Кэт высовывается с заднего сидения. Вид у неё встревоженный.

– Всё в порядке, – Софи незаметно вытирает последние слёзы в уголках глаз и клянётся себе больше не ездить в особняк.

– Айри уснул, – продолжает Кэт, – а я читала. Ту сказку на французском.

– Хорошо, – Софи берёт себя в руки. Проверяет, как там младший господи, спасибо, что он не похож на Саймила, только глаза, но он и вправду спит, пристёгнутый в своём кресле, в обнимку с плюшевым котом. Устал за день.