Портреты Пером (СИ) - Страница 4

Самым ярким, даже задиристым пятном в отфильтрованной кучке были детские заколочки, ядовито-розовые клипсики с зелёными цветочками на широком конце. Немного истёртые – видимо, часто использовались, с облупившейся эмалью по краям, кричаще дешёвые…

У него есть сестра?

Это его девушки?

Нет, никакая уважающая себя девушка не стала бы носить такое…

Тогда – что?..

Удивлению Джона не было предела. Однако при воспоминании о поведении Арсеня всё стало на свои места: парню попросту мешали пряди светлых (странного такого светло-кофейного оттенка) волос, которые не получалось собрать в хвост. Правда, вопрос о декоре заколок, который, по консервативному мнению Джона, был неприемлем для юноши, оставался открытым.

Самое интересное – две книжицы и мобильный телефон, были отодвинуты подальше от кучки, чтобы не возникало соблазна заняться ими, минуя остальные вещи. Просмотрено должно было быть всё. Что, как не содержимое карманов, даст предварительное представление о человеке? Помедлив, туда же он отправил складной нож – тяжёлый, холодящий руку явно качественной сталью.

Пластырь. Не каждый человек будет всегда носить при себе пластырь. А если вспомнить, как он встретил Арсеня…

Джон отложил коробку пластыря и задумался. Точнее, задумался художник в нём – созерцательно.

Неизвестно откуда попавший в эти края фотограф с неправильными, но живыми чертами. Худое лицо, скулы высокие, но не сильно, не до восточного типа. Тонкий, длинноватый и прямой нос, широкие, чуть темнее волос брови – от переносицы линии резковаты, но на концах их смягчает лёгкий изгиб вниз. Губы…

Джон нахмурился, припоминая. Кукловод неохотно делился своей памятью, а ведь первым увидел новичка именно он.

Ухмылка. В момент, когда Кукловод собирался напасть, Арсень с кривоватой ухмылкой сосредоточенно рассматривал особняк в «окошко» из пальцев. Прикидывал кадр, скорей всего. Так вот, ухмылка широко растянула рот. Даже где-то чересчур, на вкус художника. Губы не полные, скорей наоборот.

Глаза, кажется, тёмные. С длинным разрезом. Ощущение, что он постоянно и несильно щурится, вроде как веки прикрыты, но нет… Нет. Будь у этих глаз приподнятые внешние уголки, они казались бы восточными. А так – просто ощущение хитроватого прищура. Необычная форма.

Сам Арсень худощавый, довольно высокий, чуть больше шести футов ростом.

А если рисовать… линии острые, резкие. Неспокойные.

Живые.

Как смелый быстрый набросок, сделанный рукой мастера.

Джон слегка покачал головой.

На фотографиях, скорее всего, потрясающе некрасивое чучело. А в жизни берёт обаянием. Но жизнь и не фотография.

– Нет, пока что придётся потерпеть, – донеслось из колонки малоразборчивое бормотание Джима. Доктор снова отчитывал одного из этой кучки сумасшедших, именующих себя Подпольщиками. Можно подумать, они его хоть раз послушались.

На чём я остановился?

Пластырь, нож, куча билетиков… небольшой тюбик клея. Название Джон прочитал, но понять не смог, кажется, какой-то язык… из славянских. Не польский, не литовский… скорее всего русский, принимая во внимание происхождение Арсеня, но… кто знает? Эм, оу, эм, и, эйч, ти… В тюрьме не учат языковедению.

Кажется, к нему в особняк занесло перелётную птицу… тем лучше. Хватит ему тяжеловесных гагар.

Зажигалка, пачка спичек. К сделанным выводам они мало что могли добавить, но выкидывать их Джон не стал, а отложил в сторону. Вещи нужные, могут пригодиться. Туда же отправились деньги – три смятые бумажки и горсть мелочи. Либо Арсень жил не так далеко… либо он крайне легкомысленно относился к дороге обратно. Второе вернее.

Джон устало откинулся на подушку. Рука сама собой нашарила сразу примеченные в кучке карманного хлама шоколадные батончики. Не глядя открыл. Ругнулся.

– Растаявшие... и чего я ждал?

Но есть хотелось неимоверно, а на кухне до сих пор хозяйничала Дженни – из колонок доносилось глухое позвякивание моющейся посуды и её тихое напевание.

– Fifteen men on a dead man’s chest, – напевал её нежный голосок. Джон чуть не рассмеялся, настолько странно было слышать эти слова, пропеваемые ласковым женским голосом. – Yo-ho-ho and a bottle of rum…

Подтаявший шоколад измазал пальцы и губы – он вытер руки первым, что попалось – пододеяльником, и, поразмыслив, затолкал остаток батончика в рот целиком.

Всё лучше, чем руки марать.

Со смешанным чувством удивления и брезгливости тронул ногтем странный коричневый комочек. Это не походило ни на застывшую карамель, ни на канифоль – она скорее янтарная – ни на… да ни на что это не походило. Кажется, это – он перевёл взгляд на зелёную плоскую коробочку с нарисованными на ней ветками какого-то хвойного растения и коричневой блямбой, похожей на таблетку или капсулу тёмного рыбьего жира, – было отсюда. Кажется, это для еды. И, кажется, это уже ели.

Он раздражённо отбросил комочек на пол и снова принялся разглядывать коробочку. Надпись, всё так же, на непонятном славянском языке, внимания не удостоилась, поэтому пришлось разглядывать картинки.

Картинки отвращения не вызывали. Кажется, это была смола. Того самого нарисованного хвойного дерева. Коробочка отправилась в карман домашних штанов Джона. В конце концов, кто станет носить с собой всякую отраву? А это значит… можно будет попробовать. Потом. Когда-нибудь.

Повертел в руках ручку. Ручка была… серебристая… с логотипом известного банка… Насколько знал Джон, даже служащим банка таких не выдавали. Такие ручки были исключительно для работы с клиентами – стояли на подставке, на столе, прикреплённые пластиковой пружиной…

Огрызок пружины обнаружился на колпачке ручки.

Ручка была краденой.

Джон уже не знал – плакать или смеяться, настолько странный набор вещей был у его новой марионетки.

В целлофановом свёртке обнаружилось нечто с претензией на бутербродность: кусочек очень тёмного хлеба, майонез, ломтики солёных огурцов… где-то с краю затерялся одинокий огрызок колбасы.

Джон хотел есть, но не настолько, поэтому свёрток полетел в мусорную корзину. Не долетел. Плюхнулся в паре дюймов от неё.

Напомнив себе потом всё-таки кинуть данное нечто в корзину, Джон брезгливо вытер руки – снова о пододеяльник – и принялся за самую интересную часть найденного. Книжицы и телефон. Телефон после осмотра и извлечения sim-карты был отброшен почти сразу же – в памяти оказались несколько смс и слишком много номеров, из которых ни один не помечен как значимый, только три раздела: «работа», где содержалось двести сорок четыре номера, второй, озаглавленный как «пятница, гуляем», где в номерах и фамилиях, переваливающих за четыре сотни, можно было попросту потеряться, и третий, со списочком из десятка номеров под названием «сам такой». Ни фото, ни видео – не та модель, не поддерживает.

Книжица первая производила впечатление записной. Немного пошуршав страницами, Джон пришёл к выводу, что она скорей зарисовочная – наброски, похожие на планы зданий, пара вклеенных чертежей, наброски вовсе непонятные, расчерчены какие-то углы, некоторые листки просто были беспорядочно исчирканы. Из записей – «диафрагма 2.8» и «свалим?» на английском, несколько каракулей на тему того же славянского языка, и всё. На последней странице, правда, обнаружился подробный перечень старинных английских особняков викторианской эпохи – особняк самого Джона там тоже присутствовал, причём все предыдущие пункты были вычеркнуты.

Записная книжка маньяка – пронеслось в его голове, вызвав лёгкий смешок.

Какая ирония.

Книжица вторая была определённо художественного характера. Небольшой чёрно-белый портрет на задней обложке, яркое название на передней. Внутри – столбики строк: стихи.

Джон растерянно перевёл взгляд на блокнот, потом снова на сборник.

В его библиотеке давно не было новых вливаний, а поэзию он любил. Даже самому удивительно было, как можно получать столько удовольствия от того, что кто-то зарифмовал несколько строчек, но всё же… стихи влекли его.