Портрет с одной неизвестной - Страница 8

– Даже не знаю, как вас благодарить.

– О чем вы. Не стоит. Портрет, в смысле ваша копия, получилась замечательно. Ничего подобного я раньше не видела… просто один в один. Невероятное попадание… очень жаль, что все так вышло… – Дама поднялась со стула, прошлась по комнате и надолго задержалась у портрета, совсем забыв про Павла. – Как холодно. Вы здесь не мерзнете? Знаете, я тоже когда-то в юности увлекалась живописью… бросила, а зря. Ну, да все это в прошлом. Давайте чайку? А то мне скоро надо ехать.

Темы у его собеседницы быстро сменяли одна другую. Павел не успевал следить. На языке у него вертелся только один вопрос, кто, собственно, она такая, правда, в этих обстоятельствах он показался ему не совсем тактичным.

– А как вы сюда попали? – спросил он наконец.

– Разве я вам не сказала? Странно.

Она замолчала, улыбнулась и посмотрела в окно.

«Действительно странно, – подумал Павел, – все странно. Все, что со мной происходит, необычно и похоже на сон. Вот женщина эта, откуда она взялась? А в музее что было, фантасмагория какая-то!»

– Я приехала сюда из Праги, еще вчера… Дело в том, что этот портрет заказали… он мне нужен, он для меня, – дама запнулась, – Сергей Иванович Бурундуков мой муж.

– Кто? – только и смог выдавить из себя Павел, переставший уже чему-либо удивляться. Ах, да, Сергей Иванович. Понятно. Он, признаться, и фамилию-то его не знал или забыл. Хотя, как же это… Сергей Иванович говорил, что брюлловская Джульетта Беллини очень похожа на ту, для кого он портрет и заказывал, «какое сходство, как две капли…», а дама, сидящая напротив, ее полная противоположность. Блондинка, с формами и в возрасте. Павел еще раз стрельнул глазами на свою работу. Да уж…

– Вы что, мне не верите? – словно прочитав его мысли, без тени обиды спросила дама.

– Почему же… Но я, простите, даже не знаю, как к вам обращаться?

– Разве я не представилась? Меня зовут Полина. А вы – Павел. Я с вами знакома заочно.

– Очень приятно.

– Это я вам написала ту записку. Путано получилось, глупо, потому что я волновалась. Понимаете, Павел, Сергей Иванович исчез. Ушел из офиса и не вернулся. Шесть, точнее, даже семь дней назад. Меня в тот день в Москве не было. Я там редко бываю… Живу на два дома. У меня в Праге дочь живет, замуж вышла. И мама. Мы тут давно. Я, конечно, сразу приехала. Милиция, розыск. Странно все это. Водитель, секретарь… никто ничего не знает. Вот я и решила вернуться пока в Прагу – в Москве мне одной не сиделось, – а потом, думаю, приеду прямо сюда. Этот городок и музей местный я хорошо знаю. А вы? Когда Сергея в последний раз видели… впрочем, при чем тут вы… позвольте я заберу эту картину, – неожиданно закончила Полина, и в голосе ее звучала настойчивость.

– Но она еще не закончена.

В дверь постучали, горничная принесла чай и, обменявшись с дамой несколькими фразами по-чешски, удалилась.

– Так я могу ее забрать?

– Нет-нет, портрет не дописан.

– Мне все равно.

– Вещь не закончена, простите, Полина. А потом Сергей Иванович…

– Понятно, – в голубых глазах собеседницы мелькнула сталь, не дослушав, она поднялась. – Что ж, мне пора.

– Мне очень жаль, Полина! Надеюсь, все обойдется. Спасибо вам большое. У вас все будет хорошо, – поспешил успокоить ее Павел, по-прежнему плохо понимая, что происходит.

– Уже не будет, – тихо ответила Полина и закрыла за собой дверь.

Потом, в Москве, Павел пожалел, что не отдал копию Полине, потому что Сергей Иванович так и не появился. В самом деле исчез. А синьора Беллини нашла свое место на стене его мастерской. Работа ему нравилась. Наверное, хорошо, что не отдал…

– Ну, наконец-то! Добро дошли! – выглянув за калитку, закричала Лиза. У ворот припарковался старенький серый «Гольф». Через минуту груженная сумками из машины вылезла рослая молодая дама. – Мила, я тебя уже заждалась! Что ж так долго!

– Заштрафовали меня гаишники. Рублев опять нет. Наменяешь мне, пожалуйста. Купила, как вы говорите, болгарский перец – почему болгарский, а не сербский? Будем готовить пэчэну паприку. Любишь? Как мой дедушка ее готовил! Пальчики оближешь! Как тут хорошо… все-таки какие гады, почему заштрафовали. А у меня на Смоленке так противно, душно… – Мила, на самом деле Милица Мркч, была сербкой, переводчицей. Лет восемь назад она на год приехала в командировку в Москву и так здесь и осела. Жила на два дома, кочуя между Москвой и Новым Садом. Как-то на вечеринке, теперь уже непонятно, у кого и где, они познакомились и подружились.

Пытаясь прикурить сигарету, Мила продолжала вытаскивать из багажника пакеты и говорила без остановки.

– Милка, хватит трепаться. Пошли в дом. Будешь зеленые щи?

– Боже мой, как здорово. А где я буду спать? Ой, яблок-то сколько! А где все твои?

Шумная, энергичная, деловая, она налетела, как ураган, обрушивая на Лизу последние новости. Она то исступленно кого-то ругала, то с жаром что-то расхваливала. Милица жила в полярном мире: любовь – ненависть, черное – белое, драка – объятия. Середины не было. Похоже, что редкое чувство покоя посещало Милицу, только когда она усаживалась на террасе старой Лизиной дачи. За окнами, повинуясь ветру, качались ветки сирени, щебетали птицы, издалека доносился лай собак… В любом другом месте Милица держала оборону по всем фронтам, готовая броситься на каждого подозрительного ей человека.

Был уже восьмой час вечера, когда они расположились на террасе. Милица нахваливала зеленые щи, молодую картошку с малосольным огурцом, шарлотку. Ей решительно все нравилось, ела она вкусно, и ее приятно было кормить. Соседский самогон на лимонных корках тоже пришелся ей по душе… Самогонка была крепкая, в чем обе убедились, когда подожгли маленькую лужицу в блюдце, и пошла хорошо. Разговор завязался сумбурный. Обо всем и ни о чем. Про работу Милица говорить не любила, потому что отчаянно ненавидела шефа, Лизка же напротив всегда с удовольствием рассказывала и о забавных клиентах, и о необычных заказах. Уже больше десяти лет она работала в рекламно-полиграфической студии, родившейся буквально на ее глазах, и довольно неплохо сочетала функции дизайнера и копирайтера одновременно. Она проворно комстролила фирменные стили, логотипы, составляла рекламные тексты, придумывала слоганы, и работу, в общем-то, свою любила. А чего… вольные хлеба, свободный график, творчество, начальство непротивное, да еще за все это деньги платят.

С рабочей темы разговор плавно перешел на более близкие, понятные всем женщинам. Обсуждали затянувшееся Лизкино одиночество, сколько можно, уже три года прошло, как они с Сергеем развелись; Милкиного бойфренда, хотя шведский фирмач пятидесяти лет в эту категорию вписывался с трудом.

– Что ты в селибатеры себя записала, не знакомишься ни с кем, – Милка обожала давать советы, – имей в виду, чем старше возраст…

– …Тем шире горизонты…

– Нет, я серьезно. Должен же тебе кто-нибудь глянуться. В твоем возрасте…

– В моем возрасте, Мил, уже любой может глянуться. Вот боюсь влюбиться в нашего сантехника.

– Очень глупо. Женщине надо держать себя в форме, и для здоровья полезно. Ну а как, кстати, у тебя с этим… на работе, Кириллом, что ли?

– Никак, совершенно никак. Да и не нужно это ни ему, ни мне.

Делать ничего не хотелось. Навалилась сыто-пьяная нега. На террасу пришла кошка Марта и уселась на мягкий потрепанный стул. Она была животным с пониманием, не приставала, не навязывалась, просто обходила всех, как будто спрашивала, кому в данный момент нужна.

– Ой, Лизка, какое у нее лицо! Смотри, она мне улыбается!

– Да нет. У нее просто зубы выпадают. Ей же двадцать два года.

Шамкающая кошка, сообразив, что говорят о ней, спрыгнула со стула и залезла на колени к Лизе. Под абажуром вились мотыльки.