Портрет любви на фоне лжи и страха (СИ) - Страница 2

Искреннее напутствие друга порадовало, и я, всё ещё чувствуя жутко уставшим и сонным, поторопился в нужный кабинет, не переставая себя чувствовать недобитым зомби.

Мистер Джексон уже ждал меня. Моя незавершённая курсовая была расположена у окна. Размер полотна был довольно большой — это же была курсовая как-никак! — мне хотелось поразить профессора. Тот, увидев меня в дверях, расплылся в улыбке и жестом подозвал ближе.

— Отличная работа, Дэниел, — похлопал он меня морщинистой рукой по плечу. — Цвета словно живые, они играют и… В последний раз я встречал человека, который мог так воспринимать цвета, в девяносто четвёртом. Почти двадцать лет прошло… Это будет замечательная картина, как раз для летней выставки университета.

— Профессор… — неуверенно промямлил я. — Она ведь незакончена — ещё рано делать выводы.

— Тебе бы перенести её в отдельную мастерскую, вдруг кто-нибудь украдёт идею… — будто не расслышал он. — Или украдёт саму картину!

— Этой мастерской никто не пользуется, кроме нас с Вами. Здесь ведь нет ничего, кроме мольбертов.

— И это правильно! — воскликнул старый профессор. — Я преподаю историю искусств уже более тридцати лет. И скажу тебе вот что: никакие современные технологии и всякие другие новшества никогда не смогут превзойти искусство, сотворённое только лишь руками человека.

— Вы правы, — улыбнулся я, взявшись за кисть. — Я продолжу?..

— Конечно! — всплеснул он руками и засобирался. — В общем-то, я пришёл посмотреть на твою курсовую и теперь уверен, что Бренану она понравится: как ни крути — его мнение решающее.

— Спасибо за похвалу, — польщённо улыбнулся я: всё-таки было очень приятно, что такой знаток, как профессор Джексон, так лестно отзывался о моей работе.

Я надел наушники и запустил плей-лист, который почти полностью состоял из рока. Под каждый день у меня была подобрана музыка: когда мне хотелось побыть одному и, не отвлекаясь ни на что, работать — я слушал рок; когда хотелось чего-то спокойного для релаксации или картин, требующих нежности и лёгкости, — я слушал классику. Конечно, и попса была, и джаз, и кантри. Сейчас в наушниках звучал голос Брендона Ури, а я сидел напротив мольберта и смотрел на свою картину, которая была завершена лишь наполовину.

Это была кромка осеннего леса, словно я стоял у самого его края, а за ним расстилался целый мир: закатное солнце отдавало мягкой желтизной, окрашивая листья деревьев в более тёплые тона; лесная дорога, попрощавшись с последними редкими деревьями, вывела меня к бескрайнему полю пожухлой травы. Этот мир будто дышал — казалось, листья деревьев вот-вот зашуршат и последние лучи солнца соскользнут с вершин деревьев на моё лицо, а потом и вовсе скроются за горизонтом, унося с собой вечернюю трель птиц.

Я взял в руки кисть и продолжил оживлять полотно. Не знаю, сколько времени прошло, но от стула оторвался я, когда в телефоне села батарейка, с удивлением заметив, что день подходит к концу. В большие окна уже почти не проникал свет, продолжать рисовать при таком освещении было бессмысленно. Я, поднявшись с места, потянулся, как кот, и направился в столовую: стоило перекусить, чтобы не шлёпнуться в обморок у мольберта. В столовой было оживлённо, я забрал у девушки за стойкой свой ужин и направился к нашему с Шоном столику. Когда я был почти у цели, кто-то толкнул меня сзади и я с подносом полетел на стоящего рядом парня. К несчастью, был испорчен не только мой ужин — дорогая одёжка какого-то пижона тоже была испорчена. И никакой пятновыводитель не отделается от овощного рагу на белоснежной рубашке.

— О, Господи! — взмахнул я руками, с ужасом глядя на поднос, который одиноко валялся на полу. — Прости! Чёрт!

Пижон стоял с непроницаемым выражением лица, мне показалось, что сейчас он достанет пистолет и сделает из меня сито. Я наклонился, чтобы поднять поднос и собрать разбитые тарелку и чашку, но подоспели уборщицы. Друзья этого парня дико ржали, наблюдая за его физиономией. Тогда-то я и понял, что вляпался по-крупному — он всё ещё смотрел на меня своим ничего не выражающим взглядом и не двигался.

— Давай я куплю тебе новую? — нерешительно предложил я.

— Каким образом? — надменно выгнув бровь, поинтересовался он. — Выйдешь на улицу грабить старушек? Эта рубашка стоит четыреста баксов.

— Сколько? — охнул я, широко раскрыв глаза. — Да она магнит для пятен! Придётся её выбросить, да и старушек столько не найти…

— Конечно, я её теперь выброшу! — разъярённо рявкнул пижон. — А тебе я, пожалуй, откручу башку!

— Чушь, — примирительно улыбнулся я, — она слишком привлекательная, чтобы откручивать её от тела.

— Ну да… Она просто эстетический бунт по сравнению с твоим тощим телом, — окинув меня беглым оценивающим взглядом, ядовито заметил он.

— Не всем ведь рождаться Аполлонами, — невозмутимо пожал я плечами. — Ни в какое сравнение с тобой, конечно же, но…

— Оу, серьёзно? Сразу тебе скажу: не интересует — даже если на один раз.

— Какое самомнение, — презрительно фыркнул я, начисто позабыв об инстинкте самосохранения. — И это сказал парень, по уши вымазанный в рагу.

— Уёбывай! — стальным голосом припечатал он. — Прямо сейчас. Или я с тебя шкуру спущу.

— Что так злиться-то? Уёбывать так уёбывать, — вмиг растеряв весь свой боевой запал, пролепетал я и быстро смотался из столовой: что-то этот парень стал меня напрягать.

Шон догнал меня в коридоре с громким воплем:

— Чува-а-ак!

— А? — растерянно посмотрел я на друга.

— Ты в порядке? — спросил он.

— Конечно я в порядке! — возмутился я. — Почему я должен быть не в порядке?

— Это был Брендон Вульф, чувак! — Шон сделал страшные глаза.

— Что за чёрт? — не понял я.