Порочная невинность - Страница 4

Здесь, в Инносенсе, после долгих странствий она хочет устроить себе дом. По собственному вкусу. И никакой больше уклончивости в решениях насущных проблем. Никакой голубиной покорности в исполнении воли матери, никаких попыток всегда соответствовать ее ожиданиям, быть отражением чужих надежд.

Теперь она обоснуется здесь и возьмет все в собственные руки. Потому что она твердо решила к концу лета узнать наконец, что же представляет собой на самом деле Кэролайн Уэверли.

Немного ободренная этой радужной перспективой, она снова взялась за руль и повела машину по дорожке.

У Кэролайн сохранялось смутное воспоминание, как она бегала по этой дорожке в детстве, когда гостила у дедушки с бабушкой. Конечно, недолго: мать прилагала все усилия, чтобы оборвать корни, связывавшие дочь с провинцией. Но Кэролайн запомнила дедушку. Он был высокий, широкоплечий, краснолицый. Однажды тихим летним утром он взял ее с собой на рыбалку. Кэролайн прекрасно помнила, как ей не хотелось насаживать червяка на крючок: ведь он был живой. Но дед убедил внучку, что червяк просто жаждет поймать на себя большую толстую рыбу.

Она помнила, как замерло сердце, когда леска вдруг дернулась, и чувство радости и удовлетворения, когда они с дедушкой несли домой двух увесистых сомиков.

Бабушка, тонкая и гибкая, как проволока, с седыми волосами стального цвета, поджарила улов в глубокой чугунной сковороде. И хотя мать отказалась даже попробовать, Кэролайн, худенькая шестилетка с высоким лбом, тонкими пальчиками и большими зелеными глазами, с жадностью набросилась на рыбу.

Когда впереди показался дом, Кэролайн улыбнулась. Краска на ставнях кое-где пооблетела, трава газона доросла ей до щиколотки, но все же это был по-прежнему элегантный двухэтажный особняк с козырьком над крыльцом, на ступеньках которого она когда-то любила сидеть, и каменной трубой, слегка наклонившейся влево.

Кэролайн почувствовала, как у нее защипало глаза, и сморгнула слезы. Глупо грустить! Бабушка и дедушка жили долго и радовались жизни. И еще глупее – чувствовать себя виноватой. Когда два года назад умер дед, Кэролайн была на гастролях в Мадриде, концертное турне только началось, и она погибала под бременем обстоятельств. У нее не было никакой возможности успеть к похоронам.

И потом она пыталась, искренно пыталась переманить бабушку в город, куда Кэролайн могла бы прилетать на несколько дней между двумя турне, чтобы повидаться.

Но Эдит не согласилась. Она просто рассмеялась в ответ на предложение оставить дом, в который вошла юной новобрачной семьдесят с лишним лет назад, где родила и вырастила детей; дом, в котором она прожила всю жизнь.

А когда бабушка умерла, Кэролайн лежала в госпитале в Торонто, выздоравливая от крайнего нервного истощения. Она узнала о смерти бабушки только через неделю после похорон.

Так что глупо было испытывать чувство вины!

И все-таки, сидя в машине с включенным кондиционером, благодаря чему лицо овевал нежный прохладный ветерок, она словно растворилась в наплыве чувств.

– Простите, – громко сказала Кэролайн, обращаясь к ду́хам. – Я так жалею, что меня здесь тогда не было. Что меня здесь не было никогда…

Она вздохнула и провела ладонью по стриженым волосам цвета светлого меда. Не годится вот так сидеть в машине и сетовать. Надо внести в дом вещи, осмотреть его и вообще начать осваивать свое новое жилье. Теперь этот дом принадлежит ей, и она собирается остаться здесь надолго!

Кэролайн открыла дверцу машины, и знойный воздух сразу ворвался в легкие, вышибая из них кислород. Задыхаясь, она взяла с заднего сиденья футляр со скрипкой, тяжелую коробку с нотами и, пока донесла все это до порога, совсем выбилась из сил.

Пришлось совершить еще три похода к машине и обратно: чемоданы с одеждой, две сумки с бакалеей, которую она купила по дороге в маленьком супермаркете за тридцать миль от Инносенса, и, наконец, видеомагнитофон.

Выстроив на крыльце все свое имущество, Кэролайн достала ключи. На каждом висела бирка с указателем: «входная дверь», «черный ход», «подвал», «сейф», автомобиль «Форд»-пикап. Связка мелодично зазвенела, пока Кэролайн разыскивала ключ от входа.

Дверь скрипнула, как скрипят все старые двери, и Кэролайн увидела тонкий покров пыли, осевшей на предметах, которыми давно не пользовались.

Прижав к себе скрипку, которая, во всяком случае, была поважнее любой бакалеи, слегка растерявшись и внезапно ощутив одиночество, она вошла в дом.

Коридор вел прямо к задней двери, где, как она помнила, должна быть кухня. Слева уходила наверх лестница, круто поворачивая вправо на третьей площадке. Перила из темного, прочного дуба были покрыты тончайшим слоем пыли.

Под лестницей стоял стол, на нем массивный черный телефон с циферблатом, а рядом – пустая ваза. Кэролайн положила скрипку на стол и принялась за дела.

Она отнесла продукты в кухню с желтыми стенами и белыми застекленными шкафчиками. В доме было жарко, словно в духовке, и Кэролайн все убрала в холодильник, с облегчением убедившись, что он блестит чистотой.

Ей сообщили, что после похорон бабушки какая-то женщина приходила сюда наводить порядок, и Кэролайн убедилась, что на дружескую помощь соседей можно положиться. Несмотря на двухмесячный слой пыли и фестоны паутины в углах, в воздухе еще витал слабый запах лизоля.

Кэролайн медленно вернулась в холл, стуча каблуками по прочному деревянному паркету, заглянула в гостиную с ромбовидными диванными подушками и большим телевизором на вертящейся подставке в углу. Телевизор производил впечатление антикварного предмета, на обоях красовались розы размером с капустный кочан. Смутные очертания сборной мебели вырисовывались под пыльными чехлами. Потом Кэролайн проследовала в небольшой кабинет – «берлогу» дедушки со стойкой для ружей, ящичками для пистолетов и массивным креслом с вытертыми подлокотниками.

Кэролайн могла бы стоять здесь очень долго, вспоминая, как дедушка позволял ей иногда разглядывать эти ружья, но нужно было подниматься наверх, чтобы выбрать себе комнату.

Кэролайн остановила свой выбор на спальне бабушки и дедушки не столько из сентиментальных, сколько из практических соображений. Тяжелая, с четырьмя столбиками, резная кровать и тончайшее кружевное покрывало, которое можно протянуть через обручальное кольцо, казалось, обещали безмятежный сон. Комод из кедрового дерева у изножья кровати мог стать прекрасным вместилищем ее маленьких тайн. Веночки из крошечных фиалок и розочек на обоях действовали успокоительно.

Кэролайн занесла в спальню чемоданы, снова спустилась вниз и через узкую стеклянную дверь вышла на высокое заднее крыльцо. Отсюда видны были розы, посаженные бабушкой, и многолетние цветы, отважно сражающиеся с сорняками. Из-за стены вечнозеленых дубов, поросших исландским мхом, доносился плеск воды о камни, а в отдалении, сквозь знойное марево, она видела широкую коричневую ленту. Это была могучая Миссисипи.

Перекликались птицы – дрозды и воробьи, вороны и жаворонки; их голоса сливались в радостную симфонию. Иногда Кэролайн слышала гортанный зов дикого индюка.

Кэролайн обернулась и в стеклянной двери, как в зеркале, увидела свое отражение. Хорошо сложенная женщина, пожалуй, чуть более худая, чем следует, с утонченными, изящными кистями рук и тенью под глазами…

На мгновение все исчезло: прекрасный вид, ароматы, звуки. Она снова очутилась в комнате матери, где едва слышно тикали позолоченные часы и пахло духами «Шанель». Очень скоро они с матерью отбудут в ее первое турне.

– Мы рассчитываем, Кэролайн, что ты сыграешь лучше всех.

Голос матери – тихий, четкий и не допускающий возражений.

– Ты ведь понимаешь, что ни к чему другому не стоит и стремиться?

Кэролайн нервно поджимает большие пальцы в модных лакированных туфельках. Ей всего пять.

– Да, мэм.

Теперь она в гостиной. Руки у Кэролайн болят после двухчасовой практики, а за окном так ярко сияет золотое солнце! Она видит на ветке дерущихся воробьев, хихикает и перестает играть.