Попугаи с площади Ареццо - Страница 109

В плохо освещенном магазинчике она прошла мимо стеклянных террариумов, стараясь не глядеть в их сторону, и по запаху птичьего помета вычислила, где расположен закуток с попугаями.

Она вошла в ту комнатку, и звуки показались ей очень знакомыми: птичьи крики, перепархивания, шелест крыльев возвращали ее на площадь Ареццо, в ее жизнь рядом с Коперником.

Она увидела долговязого продавца в темной футболке и с пирсингом на языке, похожего на цаплю. Она выложила ему свою легенду: она хочет приобрести попугая ару, и ей нужно сперва побольше узнать об их характере. Парень дал ей несколько несложных советов, потом пригласил посмотреть птиц в вольерах.

В первом же вольере она увидела, как попугай срыгивает, и вспомнила, что Коперник в последнее время часто так делал.

— А вот этого тошнит — это значит, он больной?

— Нет, мадам. Он срыгивает пищу, которую съел, — это он ухаживает за самочкой в соседней клетке. Он ей отдает то, что у него есть. Показывает, как она ему дорога.

— О! — воскликнула взволнованная мадемуазель Бовер. — А бывает, что они это делают перед людьми?

— Очень редко. Это значило бы, что попугай воспринимает этого человека как свою половинку, кого-то, кого он любит и с кем хочет заниматься любовью.

Мадемуазель Бовер сглотнула слюну: продавец показал ей поведение Коперника в неожиданном свете.

— Господи… это же серьезно!

— Ну, это как посмотреть, — флегматично ответил парень. — С одной стороны, между попугаем и его хозяином иногда устанавливаются очень близкие отношения. А с другой — человек может легко все это прекратить: достаточно не реагировать на некоторые действия попугая и избегать некоторых контактов.

— Это каких же?

— Ну, отворачиваться, когда птица танцует. Не обращать внимания на его пение.

— Да что вы! А еще?

— Никогда не трогать интимные участки тела попугая, даже если он сам это предлагает.

— Интимные участки?

— Живот, хвост.

Мадемуазель Бовер аж задохнулась, вспомнив, сколько раз она гладила Коперника пальцем по брюшку и хвосту.

— А клюв? — тревожно спросила она, вспомнив, что на такие прикосновения Коперник реагировал особенно бурно.

— И клюв тоже, конечно. Это самая эрогенная зона.

Дрожь пробежала по спине у мадемуазель Бовер: она-то считала, что ведет целомудренную жизнь, а оказывается, она не просто делила кров с влюбленным попугаем, но сама же и поощряла его своими прикосновениями, даже вступала с ним в какое-то чуть ли не сексуальное взаимодействие. Она болезненно сглотнула:

— Скажите… но ведь попугай не все время так себя ведет… я имею в виду, поначалу…

— Это начинается в подростковом возрасте.

— А когда у них подростковый возраст?

— Зависит от размера. У некрупных видов — в восемнадцать месяцев. А у крупных ара, например, гормоны дают о себе знать только лет с пяти.

Мадемуазель Бовер прикрыла глаза: пять лет, именно столько сейчас Копернику!

— Это естественно, — продолжал парень, — потому что они намного дольше живут. В неволе доживают до пятидесяти, а то и до восьмидесяти лет. Так что вы решили, мадам?

— Мадемуазель, — машинально поправила она. — Последний вопрос: а когда у них брачный период?

— Как раз сейчас: как вы могли заметить по тому какаду, которого тошнило. Самцы и самки стремятся к продолжению рода. Так что?

— Слушайте, все это звучит очень интересно, — покраснев, ответила она. — Я немного поброжу здесь и вас позову.

— К вашим услугам.

Мадемуазель Бовер разыгрывала комедию, изображая нерешительность: делала вид, что ее интересует то один вид попугаев, то другой, а потом, воспользовавшись появлением нового клиента, тихонько прошла вдоль клеток и выскользнула из магазина.

Шагнув на набережную, где в лицо ей ударили яркие солнечные лучи, она потерла лоб. В голову ей пришла мысль: а вдруг Коперник вернулся на площадь Ареццо в поисках самки?

Она сама не знала, нравится ли ей эта идея. С одной стороны, из этой версии следовала программа действий, а значит, возникала надежда, и она лишала их отношения с Коперником двусмысленности. С другой стороны, тогда получалось, что Коперник ее больше не любит и отправился искать себе самку.

Когда она подумала об этом подольше, она сама себе сказала:

— Ну конечно, он отправился искать себе самку. Ведь понятно же, что я не самка попугая, хоть я его и люблю…

Но тут ей пришло в голову, что все равно получается как-то двусмысленно.

— Ну да, не самка попугая, а его хозяйка.

Но это слово тоже показалось ей неуместным и неприятным — на этот раз уже по другой причине. «Хозяйка»! Разве можно владеть живым существом? По какому это гнусному закону она могла считать Коперника, тропическую птицу, родившуюся на воле, своей собственностью? Кстати, наверно, оценщики потому и оставили ей попугая, что он считается скорее другом, чем имуществом. Иначе эти стервятники-функционеры не постеснялись бы забрать и его. Она содрогнулась, представляя себе, как Коперника продают с аукциона. Внезапно она вспомнила те события и задумалась об их мотивах. Неужели они оставили ей попугая просто по доброте душевной? Неожиданное милосердие… И кстати, кого, интересно, они пожалели? Ее или попугая?

Она пожала плечами. Такой попугай, как Коперник, неоценим и бесценен.

Вернувшись в свою квартирку, она придумала, что делать. На этот раз она не сможет посетить площадь Ареццо незамеченной, а значит, ей нужно выглядеть очень элегантно. Не для Коперника, а для, своих бывших соседей.

В четыре часа дня, нарядная и хорошенькая, она вышла на площадь Ареццо, пытаясь потихоньку справиться с одышкой: запыхалась, пока дошла от предыдущей автобусной остановки.

Задрав голову, она оглядела окна своей бывшей квартиры, потом крышу и соседние балконы. Коперника не было.

Пока она продолжала свой панорамический осмотр, появился человек, с которым ей очень не хотелось встречаться: Марселла! Она показалась мадемуазель Бовер еще кряжистей, чем раньше, — голова втянута в плечи, оттуда торчат в стороны толстые руки; Марселла недоверчиво протерла глаза:

— Но… Так ведь вы же…

Мадемуазель Бовер ненатурально рассмеялась:

— Да, да, Марселла, я проездом в Брюсселе. У меня тут остались кое-какие дела: к нотариусу надо зайти, в банк, ну вы сами знаете, как это бывает.

Марселла, стиснув челюсти, кивнула: нет, конечно, она не знает, какие заботы у богатых, и она ни разу в жизни не была у нотариуса.

— Как у вас-то дела, Марселла?

— Это вы специально ко мне зашли?

— Ну конечно. Мне было бы приятно узнать, какие у вас новости.

— Ах, новости… да нету никаких новостей. Или есть, но плохие. Вы в курсе, что мой афганец ушел?

— Да, Марселла, я была еще на нашем континенте, когда это случилось.

И про себя порадовалась собственной находчивости — хорошо звучит это «на континенте».

— Ну а больше-то чему случаться. Ничего и не было.

— Совсем ничего?

— Ничего.

— Марселла, на вас это не похоже.

— А я и не обязана быть на себя похожей.

Она злобно посмотрела на Патрисию с Ипполитом, которые переходили дорогу, держась за руки, и пробормотала:

— Вот ужас-то!

Марселла с недовольным видом обернулась к мадемуазель Бовер и надменно, просто из вежливости, поинтересовалась:

— А что там у вас, в Нью-Йорке?

— В Бостоне, Марселла.

— Ну да, так все в порядке?

— Мы с Джоном… мы очень счастливы.

Марселла едва удержалась, чтобы снова не сказать: «Вот ужас-то!» — и ограничилась вздохом.

В этот момент в кронах деревьев завязалась перепалка. Три небольших попугайчика погнались за серым габонским.

Мадемуазель Бовер проводила их взглядом, ей становилось все тревожней.

— Марселла, хотите скажу вам правду?

— Какую правду, мадемуазель?

— Вы видели Коперника?

— Не поняла.

— Когда я улетала в Бостон, случилось… в аэропорту случилась такая неприятность. Клетка с Коперником перед погрузкой в самолет открылась. И мой попугай улетел.