Поповичи. Дети священников о себе - Страница 7
Совсем забыла. Перед моим первым классом папа задумал нечто совершенно восхитительное – предшкольное путешествие по маршруту Печоры – Псков – Новгород – Таллин – Рига. Последние два города шли в дополнение к удивительным монастырям – Пюхтицам и Спасо-Преображенской пустыни, известной как Пустынька под Ригой. Печоры, конечно, полагались как приложение к папиному духовнику, архимандриту Иоанну (Крестьянкину)[10].
После стольких лет я не помню подробностей встречи с ним, но картинкой всплывает в памяти стремительность, с которой летал по келье отец Иоанн, краткая молитва. Как он покропил меня святой водой, дал просфору, спросил, хочу ли замуж, и посадил на стул – ждать окончания разговора с отцом.
Однажды, когда отец Иоанн еще был жив, я спросила папу, каким тот был и как он к нему попал.
Это было совсем просто. Нужно было венчаться, потому что некоторые священники «монашеского типа» говорили: либо разводись, либо не причащайся. А я им совершенно доверял и понимал: мало того, что меня ждет развод, я еще и не смогу служить в Церкви. Слава Богу, были и здравые священники, как отец Александр Куликов[11]. И, когда я ему эти слова пересказал, он засмеялся: «Будешь еще ездить к монахам?» Но продолжил: «Что ни говори, он прав. Надо венчаться». Он меня и свез к отцу Николаю Радковскому, который служил в Троицком храме, в селе Троице-Сельцы. Там мы и венчались. И отец Николай, поговорив со мной, сказал: «Есть такой отец Иоанн Крестьянкин. Съездите-ка вы к нему». Я и поехал. И убедился, что он прав. И тогда мне было очень хорошо жить. У меня появилась возможность часто ездить в командировки, и я обязательно раз в два месяца заезжал к нему. И ничего лучше этих встреч для меня не было. Но отец Иоанн еще лет десять меня придерживал в моем стремлении стать священником.
То, что он выдающийся духовник, в этом нет никакого сомнения. В том, что он живет глубоким опытом личной духовной жизни и призывает всех к такому же опыту, призывает не лозунгами, а реальностью своих бывших когда-то (сейчас уже в силу возраста и болезней такой возможности у него нет) собеседований, это несомненно. То, что он вообще больше всего на свете любит Церковь и всегда стремится эту любовь передать всем, кто с ним общался, – несомненно. То, что он точно, тонко всех понимал, то, что он очень любил всех приходящих и относился к ним с большой нежностью, и это все несомненно. То, что он умел при исповеди отметить там самое главное и тем самым направить человека, приходящего к нему (не только в исповеди, но и вообще в разговоре по различным проблемам, которые у этого человека возникали), тоже несомненно. То, что он старался любые ответы давать в рамках церковного предания, которое для него не просто объем некоего внешнего знания, а содержание его жизни, тоже несомненно.
Поэтому я могу сказать, что лично другого такого человека, который так же бы жил всею полнотой духовной жизни церковной, воплощал ее в своем облике и невольно передавал (невольно в том смысле, что, не имея заданности специальной или для какого-нибудь доклада богословского, но опытом всей своей жизни), я не знаю. Это свидетельствует о том, что отец Иоанн – человек чрезвычайно высокого духовно-нравственного содержания.
Паства отца Иоанна была очень многочисленна. Поэтому нет ничего удивительного в том, что связан с ним был не только мой папа, но и Правдолюбовы, о чем и рассказал мне отец Владимир:
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) еще при жизни многими людьми почитался как святой. Не назывался таковым, но именно почитался. Я прекрасно помню, как мы регулярно всей семьей, почему-то зимой, ездили к отцу Иоанну. Помню этот поезд, помню ночную побудку, когда поезд подъезжал к Пскову (или к станции Печоры – тогда еще была такая станция). Выгружались в мороз, который спросонья казался в три раза холодней. Стоишь на перроне – спать хочется безумно. Помню, раз ночевали в холодном храме прямо в монастыре. И Печоры у меня всегда ассоциировалась с зимой. Я весной в монастырь впервые попал только с супругой и двумя детьми. Всегда любил образ зимних Печор и люблю его до сих пор. Хорошо помню одно из таких наших посещений батюшки, я был то ли дошкольником, то ли учился в начальных классах. Мы всей семьей сидим, тихо ждем в келье отца Иоанна: он еще у себя в комнатке, наверное, молится. И вдруг – почти неслышно – влетает быстрой-быстрой походкой и, не здороваясь, обращается к образам, в передний угол. Он предстоит, в его горячем, четком слове молитвы слышно прямое обращение к Богу, будто он перед лицом Его. «Царю Небесный» ли он читал или «Отче наш» – уже не вспомню, как и дальнейший разговор. Отец мой с юности своей был его духовным чадом. А однажды отец Иоанн позвонил ему на мобильник (тогда только мобильники появились). Папа с ним разговаривает, а у самого слезы текут, настолько он ценил общение с отцом Иоанном и почитал его. А еще отец Иоанн помогал и без использования устройств связи: папа открывал окно и кричал ему о помощи почти в голос, и тут же получал облегчение.
До Пюхтиц мы добирались от Новгорода на автобусе. В дороге меня, сильно уставшую, укачало. Сдерживая тошноту, я старалась угнездиться в болезненном полусне и неожиданно увидела икону Божией Матери, обращавшуюся ко мне. Совершенно не удивившись тому, что со мной говорит икона, стала слушать. В этот момент в сон ворвался папин голос, требующий подъема – приехали. Я старалась не шевелиться не из лени или по болезни, мне было необходимо дослушать. Не случилось. Я так и не смогла восстановить, о чем был разговор. А за всю мою жизнь я так и не смогла узнать «подружившийся» со мной образ… Едва мы выбрались из автобуса, меня прозаически вырвало. Так закончилась моя первая попытка приобщиться к чуду.
Была, правда, и более удачная встреча с необъяснимым, хотя ее можно смело назвать совпадением. То лето мы проводили в Дмитрове. Однажды я стала приставать к папе: мне непременно понадобилось забраться на чердак. Не то чтобы я была большой любительницей лазить по чердакам (тем более что внутренней лестницы не было, только приставная к дому – старая, полусгнившая, пошатывавшаяся от каждого нашего шага вверх), но хотелось ужасно. Папа отнекивался, но несгибаемая сила воли и упрямство давали себя знать уже тогда. Отцу было проще согласиться. Мы залезли.
Я не помню ни пыли, мерцающей в лучах солнца, ни балок, ни вещей полусгнивших. Ничего такого, чем можно было бы наполнить, живописать наши чердачные приключения. Ни даже того, как я обнаружила икону (папа потом говорил, что он о ней помнил, но я-то этого не знала и знать не могла). Чья это икона, я узнала, только когда мы спустились, – на окладе было вытеснено имя: Пантелеймон. А потом папа посмотрел висящий на стенке патриархийный календарь: я требовала, чтобы мы взобрались на чердак, и нашла образ 9 августа – в день памяти великомученика и целителя Пантелеймона. Икона стоит у меня на полочке.
Чудеса, или, если угодно, необъяснимые истории, происходили конечно же не только со мной. Немало моментов пересечения с необъяснимой благодатью было в жизни диакона Владимира Правдолюбова.
Один случай я потом вспоминал много раз. Мы ездили с мамой, с ее знакомой – прихожанкой из папиного храма и с моей будущей супругой Татьяной на Кий-остров, где патриарх Никон в 1656 году основал Крестовоздвиженский монастырь. Маленький, по-моему, полтора на два километра, остров – камни и сосны. Дивной красоты место. Мама моя – большая любительница Русского Севера, а я на нее больше похож и внешне, вплоть до такой же субтильной комплекции, и ее любовь к Северу мне близка. В советское время в монастыре сделали, естественно, дом отдыха, куда мы взяли путевку на неделю. Гуляли много. Хотя вода кругом, купаться там почти невозможно – холодища, Белое море. А 19 августа, на праздник Преображения Господня, мы с Танюшей идем к завтраку. Идем и чувствуем запах ладана. Думаем: это же монастырь. А мы идем к центру острова, где столовая, там был храмовый комплекс, где осталось здание собора. Рассуждаем: может, приезжал батюшка? Хорошо, что он был на Преображение (мы слышали о том, что священник из Онеги в какие-то праздники служил там молебен)! А через какое-то время узнаем: батюшка не приезжал. Не может быть! А ведь запах ладана ощущал на Соловках дедушка Анатолий, когда он был в заключении, сохранились его воспоминания: «Я такого прекрасного аромата ладана в жизни никогда не чувствовал!» И никаких служб там тогда точно не было. Такие схожие факты наставляли и укрепляли меня всегда.