Поперека - Страница 36

Во главе стола сидели Кирилл в форме десантника (вот упрямец! Явился весь в пятнистом, грудь нараспашку, на груди – синие полосы тельняшки) и его невеста Татьяна, одетая в голубенькую блузку и красный кожаный пиджак, с этого дня официально освобожденная из колонии, – подгадало начальство. Она сидела, выпрямясь, как школьница, с постным лицом, только изредка жгучие взгляды, которые она бросала на говоривших, выдавали ее характер. Непрост, видимо, характер, если едва убила свою соперницу.

Слева от нее – Мария Ильинична, мать, приехала с Байкала. Крепкая женщина лет сорока пяти, на лицо – бурятка. Справа от невесты – Петр Платонович в костюме, с малиновой бабочкой вместо галстука, и Наталья Зиновьевна в невзрачном на вид, но дорогом французском вечернем платье в синюю искорку, купленном Поперекой лет десять назад в Страсбурге.

За противоположным торцом стола восседал в гражданской одежде, при трех медалях, начальник колонии, высоченный, с рыжими руками полковник Палкин Иван Артемьевич. Рядом притулилась его супруга Инна Аверьяновна, маленькая, смешливая, в чем-то пышном и белорозовом. Как выяснилось в разговоре, она парикмахер в зоне.

Вдоль стола со стороны стены, разрисованной разноцветными звездами, сидели другие гости: священник Владимир со смешной, полупрозрачной бородкой (он часто навещает колонию), рядом с ним попадья с опущенными глазками, приятель Кирилла по детству молчаливый Олег, любимая школьная учительница Кирилла Алла Николаевна, полная, восторженная женщина лет 50.

Оркестра в подвальчике не имелось – тихо играла музыка в колонках. Свет над головой в стеклянных сосульках горел тускло, но иногда игриво мигал, интригуя и настраивая на легкомысленный лад. Но поскольку на свадьбе присутствовал начальник колонии, то и настрой получился поначалу весьма официальный.

Говорили о патриотизме, о России. Поперека, поглядывая на сына, от волнения дергал шеей, словно ему мешала артистическая бабочка, хотя она никак не задевала кадыка, и даже отвисла на сантиметр.

– У вас парень, что надо, – говорил гулко, как в колодец, полковник. И простирал руки над столом с растопыренными пальцами, как некий птеродактиль крылья. – Ведь что в мире делается, а?! А он войну пошел – все равно добрый.

– Это я до времени, – возражал румяный сильный Кирилл. – Вот победят наши, посмотрим.

– Киря, а кто ваши? – осторожно спрашивала Алла Николаевна. – В этом кругу ты можешь сказать?

– Еще не могу. – Сын, конечно, ёрничал, но это очень не нравилось Наталье. – Когда победим, узнаете.

– Помолчи!.. – прошептала мать. – Он глупости говорит от волнения.

– Я?! – Кирилл деланно расхохотался. – Вот скажите, товарищ полковник, глупости я говорю или нет?

Начальник колонии хмыкал и закусывал, подмигивая своей жене.

Невеста по прежнему молчала. Ее, кажется, била дрожь. Она прижималась к Кириллу, когда он недвижно сидел, а когда вскакивал, призывая выпить, жалась к матери.

Мать ее, Мария Ильинична, безмолвствовала долго. Про нее Петр Платонович знал одно: муж ее, рыбак, утонул в великом озере, когда дула сарма. Сама она работает бухгалтером в совхозе. Когда, наконец, она заговорила за столом, разговор и вовсе обострился.

– В газетах почитаешь – заводы в упадке. Транспорт дорог. В армии друг друга расстреливают. Это, конечно, долго не продержится, да, Кирилл?

– Ну, – соглашался, улыбаясь, Кирилл. – Пожалуйста, кушайте, кушайте. Вот грибы, вот хариус. Я поймал.

– Надо всех судить, все начальство, – продолжала женщина. – Начиная с президента и кончая местными начальниками.

– А кто будет судить? Нынешние судьи? – спросил полковник Палкин, подмаргивая через стол Кириллу.

– Нет!.. – взвилась мощная женщина и уронила на пол вилку. – Этих тоже судить! Эти все купленные!

– А кто же будет тогда судить? Надо же законы знать. Может, попросим господ адвокатов?

Невеста усмехнулась. А ее мать только рукой махнула и полезла доставать вилку.

– Значит, некому судить. Не американцев же звать? – все допытывался начальник колонии, когда Мария Ильинична снова оказалась на месте. – Вот если бы нам дали волю... не дадут. – И умный человек, сам же улыбнулся. – Нам волю лучше не давать. Мы сами волю даем.

Священник Владимир откашлялся и тихо молвил:

– Всё поставит на место Страшный суд. А сегодня церковь может помочь людям разобраться, где добро, где зло.

За столом помолчали.

– А вот портреты властей жечь грех... любые изображения лика человеческого... Я на эти митинги смотреть не могу.

– А я вот жег и жечь буду! – возразил смеясь Кирилл. – Во всем мире жгут! Чучело зимы палят... всяких ведьм... почему не палить и президентов?

Полковник с улыбкой погрозил Кириллу пальцем.

– Наши тебя не тронут, но Владимир правильно говорит: это отдает сатанизмом. Да, отец Владимир?

– Истинно, – кивнул священник. – Недаром сказано: не пожелай другому того, чего не пожелал бы себе сам... А по поводу судов в Евангелии от Луки написано: “Не судите, и не будете судимы. Не осуждайте, и не будете осуждены. Прощайте, и прощены будете”.

– Не-ет, всё прощать нельзя-я!.. – вдруг замотал головой Кирилл и поднял-таки рюмку водки, хотя ему пить нельзя из-за контузии, которую он заработал на Кавказе. – Это что же будет, если и Пашке Мерседесу простить, что он кинул наших? Борису Абрамычу, который Басаеву деньги давал? – Кирилл выпил и еще себе налил. – Не-е, так не будет!

– Почему? – тихо возразил отец Владимир, теребя жидкую бородку. – В Библии сказано: “Какою мерою мерите, такою же отмерится и вам”.

– Что он мне сделает из своего Лондона?! – крикнул Кирилл. – Вот приедь он сюда... я и без суда бы с ним разобрался.