Пообещай - Страница 11
Парень позади заказал бургер с холопеньо и мясными крекерами.
Бердинск жил привычной жизнью. Стыл, продуваемый ледяным мартовским ветром проспект Мира; раскачивались из стороны в сторону голые лапы лип. Поток машин, электрические провода над дорогой, абрис высокого крана над крышей старой библиотеки.
Эмия напряженно думала о том, что можно, конечно, убить тело и вернуться наверх максимально быстро, но вот беда – убивать тело ей не хотелось. Новое, человеческое – оно уже ощущалось ей родным, привычным, сложным и почему-то нежно любимым. К тому же, зачем торопиться в Астрей, когда ее время на Земле еще не вышло? Нужно просто научиться существовать в социуме, о котором она, разнеженная налаженным бытом небожителей, совершенно забыла.
Да, здесь сложнее и жестче, но ведь люди живут? Значит, и она сможет.
Мимо нее проплыли три одинаковых желтых пятиэтажных дома; затем начались дома пониже – с бордовыми и треугольными крышами. Прошел мимо, жуя жвачку и думая о чем-то своем, школьник с ранцем за спиной.
«Приют для бездомных» – это хорошее место? И, если да, то как его найти?
Приют был забыт, когда на пути ей встретился храм и сидящие вдоль стрельчатого забора старушки, в ладони которых прихожане щедро сыпали мелочь.
Недолго думая, Эмия тоже устроилась на парапет, вытянула перед собой ладонь.
На нее косились, тщательно скрывая неодобрение, – она как можно честнее и открытее улыбалась в ответ. Все ведь тут, мол, в одной лодке?
Молодых, как она, у забора больше не было – все только крестящиеся и шепчущие благодарные слова бабки, в руки которых иногда падали монетки разного достоинства.
– Храни тебя Бог, милок! Здоровья, богатства, благополучия…
– Спасиб тебе, мил человек!
– И в мою положи…
Эмию прихожане почему-то обходили, но она продолжала тянуть вперед руку.
Зыркал острыми шпилями в синее небо собор; распогодилось. Прогрелся на градус-два воздух, и как будто сделалось легче жить.
– Все мы там будем, – печально и смиренно глянула сначала на небо, затем на молодую соседку морщинистая бабулька справа. – Всех он нас примет, всех обогреет.
– Кто – Кронис? – искренне удивилась Эмия и тут же получила в ответ такой взгляд, будто она ведьма с поселившимся внутри дьяволом.
– Какой еще Кронис, типун тебе! – бабка теперь крестилась, глядя на Эмию. – Отец наш Единый – Всевышний.
«А кто там выше Крониса?» – думалось ей с изумлением.
– Там точно кто-то есть, но этого даже нам – Эфинам Астрея – не говорят. Знаете, утверждают, что мы сначала должны провести в праздности не одну тысячу лет…
Ей пришлось покинуть место у забора под неодобрительный шепоток и укоризненные взгляды.
На синей и матовой от ветра поверхности пруда сидели белые птицы. Иногда они подлетали к подросткам у дальнего изгиба, крошившим хлеб, закладывали сложные пируэты, дрались, улетали, держа в клюве крошки. Стыли вдоль невысокого ограждения, крупные и непонятно зачем привезенные сюда булыжники – на такой ни забраться, ни посидеть.
Больше, чем есть, Эмии хотелось пить.
Расслабленный и ленивый, тянул в утренний час, опираясь на столб, газировку немолодой мужичок в кепке. К нему Эмия и подошла.
– Доброе утро.
Веселый взгляд из-под густых бровей. Мужичок оказался невысоким, ниже Эмии.
– Доброе.
– Скажите, а где здесь можно попить?
– Попить? – он почти не удивился или же прикинулся таковым. – Вы имеете в виду воду?
– Да.
– Купить можно – вон киоск, видите?
– Но у меня нет денег.
Теперь на нее смотрели иначе. Внимательно присмотрелись к лицу, ощупали взглядом сузившихся глаз одежду – мол, наркоманка или нет? Вроде не попрошайка, приличная.
– Тогда у себя дома, если бесплатно.
– Но у меня нет дома.
Он мог бы задать ей тысячу вопросов – мол, как это, нет дома? Откуда ты, почему на улице? Почему без паспорта и без копейки денег? Мог послать ее куда подальше, мог дать бесплатный совет, как жить или попросить отправиться в другую сторону.
Вместо этого мужик протянул ей бутылку.
– На.
Эмия стиснула пальцами горлышко.
Незнакомец тут же оттолкнулся от столба, вжал голову в плечи и быстрым шагом отправился прочь – подальше от странных, будто незримо заразных проблемами незнакомок и их «сложных ситуаций».
В ее руках осталась наполовину наполненная пузырящимся напитком чужая бутылка.
Нагло и радостно, приветствуя новый день, кричали чайки.
На этикетке две спелые груши и надпись «Вода фруктовая». Дальше ГОСТ номер, срок изготовления, состав.
Эмия читала его автоматически: вода, сахар, концентрированный сок груш, – и думала о том, что оттуда, из Астрея, ей все казалось скучнее и проще – одним прибавить манны, у других отнять. Оттуда ей не было видно, что людская жизнь, состоящая из утр, дней и вечеров, меняющих друг друга по кругу, есть не что иное, как поле боя. Поле боя с самим собой, где каждое сражение – битва за возможность продолжать быть самим собой, человеком теплым, открытым, не ожесточившимся. И ей не было видно, насколько это тяжело. Тогда она поражалась количеству жестоких поступков, а сейчас вот этой самой пожилой женщине, крошившей булку голубям, она бы добавила десять единиц манны. Просто так. И вон тому старичку. И молодой девчонке, прижавшей к уху телефон… Лишь для того, чтобы они не утратили веру в чудо, в то, что в их жизнях способно происходить хорошее.
Если они останутся стойкими.
А она сама останется?
С того момента, как она покинула квартиру Дара, прошло всего три часа, а ей казалось, что очень долгая и изнурительная жизнь, в которой Эмию уже протащило через огонь, воду и медные трубы.
Где ей взять деньги? На что купить еду? Своровать?
Тогда Калея будет вынуждена вычесть со счетчика очеловечившейся подруги примерно три единицы манны, а это очень много.
Представив лицо подруги, взирающей на коллегу через экран монитора, Эмия неприлично громко расхохоталась.
Вот забава! Просто умора…
Но уже через минуту ее вновь похоронило под собой то, что преследовало с рассвета, – чувство тотальной беспомощности.
(Ирина Дубцова и Романченко – Живи)
Дар работал с забинтованной рукой.
Стас дважды просил показать «фонарики», но его отбрили, сообщив, что неудачный фокус повредил ладонь.
О том, что под бинтами фольга, Дарин сообщать не стал.
Он винтил, смазывал, крутил, сверлил и варил железо, натянув защитную маску, и каждую минуту этого долбанного дня ощущал себя злым, как пес. Сам не знал, почему. Просто злым, полыхающим изнутри.
Наверное, потому, что выгнал человека на улицу. Потому что не смог поверить в чудо. Потому что чудес не существовало.
И ныла, как гнилой зуб, совесть – что с ним, черт побери, случилось? И случилось ли? Или… жизнь?
До самого обеда он убеждал себя, в том, что поступил правильно, и гнал мысли об Эмии из головы. Слишком громко стучал молотком, слишком резко, будто сворачивал чужую шею, закручивал гайки, слишком часто смотрел на ладонь, где ему, несмотря на фольгу и бинты, мерещился пробивающийся свет.
Почему она отказалась забрать его с собой?
Обедали, по обыкновению, в каморке позади комнаты администратора, и то было самым неуютным местом, которое ему доводилось видеть. Не кухня – грязная кладовка с дребезжащим холодильником, вечно немытым столом и пятнами застарелого кофе на дешевой скатерти.
Достав с полки бутерброд, который сам же положил туда несколько часов назад, Дар развернул целлофановую упаковку, уселся на расшатанный стул и, стараясь не смотреть на плинтуса, принялся сосредоточенно жевать. Местные плинтуса – воплощение человеческой жадности и разрухи – старые, изъеденные плесенью, раскрошившиеся. Ему казалось, что за ними шныряли и крысы, и тараканы, и тот факт, что он никогда не видел ни тех, ни других, не разубеждал Дарина в существовании здесь паразитов.