Помутнение - Страница 1

Предисловие

В Европе XII века становится обычным для церкви делом расправляться с идеологическими противниками насильственными средствами. Казни совершаются над наиболее опасными оппозиционерами и еще не носят всеобщего характера. Однако бессилие клира справиться с растущим антицерковным и антифеодальным движением породило идею физического истребления еретиков.

В 1216 г. Папа Гонорий III учредил нищенствующий орден проповедников во главе с испанским монахом Домиником де Гусманом, отличавшимся слепой преданностью папскому престолу. Члены ордена посвятили себя выявлению и разоблачению еретиков, и защите канонической церкви от их критики.

Аскетизм и железная дисциплина быстро превратили доминиканцев в ударную силу католической веры. Они могли жить среди отступников, притворяться единомышленниками, если это было в интересах духовенства. Подобные меры способствовали спасению церкви от развала, угрожающего ей из-за политики многих королевских дворов, стремившихся освободиться от давления клира, и ересей, развивающих идею плебейской революции.

Постепенно орден перестраивался в карающую машину, в итоге получив название «инквизиционный» (расследующий).

В середине XIV века католическая Европа была покрыта сетью инквизиционных трибуналов. Еретики жили словно на вулкане, который в любое время мог начать извержение и поглотить их. Ибо в глазах людей инквизиция, созданная для искоренения крамолы не средствами убеждения, а средствами

уничтожения, была всемогущей и вездесущей.

«Задача инквизиции, – писал французский инквизитор XIV века Бернар Ги, – истребление ереси; ересь не может быть уничтожена, если не будут уничтожены еретики, еретики не могут быть уничтожены, если не будут уничтожены вместе с ними их укрыватели, сочувствующие и защитники».

Инквизиторов облекли неограниченной властью. Согласно каноническому праву, всякому препятствующему деятельности сотрудников трибунала и подстрекающему к этому других, грозило отлучение от церкви, с последующим сожжением.

В Евангелии от Иоанна Христос говорит сомневающимся: «Кто не пребудет во мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; и такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают». Этот пассаж был в особенности дорог инквизиторам, ибо оправдывал использование костров.

Во времена, когда инквизиция расползалась по Европе, поиск еретиков не представлял большого труда – те открыто выступали против официальной догмы. Однако после массовых казней и кровавых расправ над последователями еретических учений на севере Франции, в Италии и священных землях Римской империи еретики вынуждены были скрывать подлинные убеждения и даже соблюдать католические обряды. Это усложнило работу инквизиторов в обнаружении врагов клира под личиной правоверных католиков. Но с течением времени сотрудники трибуналов приобрели сыскные навыки и опыт по выявлению отступников, изучили способы укрывания последними своей деятельности от бдительного ока церковных преследователей.

Инквизицию, помимо еретиков, волновала проблема ведовства и магии. Ведьмы и колдуны, – утверждали воины Христа, – принадлежат к «синагоге» сатаны. Средневековая охота на ведьм вошла в историю, в немалой степени благодаря тому, что в 1486 году два великих инквизитора, Яков Шпренгер и Генрих Инститорис, написали знаменитое руководство по борьбе с колдовством – «Молот ведьм».

Это основной и самый зловещий из всех трудов по демонологии, вплоть до XVIII века объединявший древние легенды о черной магии с церковной догмой о ереси и открывавший двери потоку инквизиторских проповедей так широко, насколько это мог сделать печатный труд.

В столь мрачные времена разворачивается действие рассказа. Однако важно заметить, что перед читателем открывается не средневековье как таковое. Это альтернативная история XV века или, еще более точно, сон-бред о средневековье героя-наркомана, проживающего в параллельной реальности другую жизнь, сотканную из оживших цитат религиозных книг, которые он читал, постеров из эротических журналов, кадров из кинофильмов. Лексика, поведение, сознание главного персонажа изобличают современного человека, попавшего в иную социально-культурную среду. Причем наркотическое опьянение понимается не только в буквальном смысле, но возводится в тексте на уровень метафоры бытия: «на игле – на игре». И сами границы между прошлым, настоящим и будущим, между реальностью и сном условны. Именно поэтому в произведении используется множество реминисценций из шедевров мировой литературы, анахронизмов, стриптиз-баров, LSD-пилюль и шприцев. Это нуар, погруженный в средневековую атмосферу, где каждая строчка, каждое имя хранит тайные смыслы и подтексты, это постмодернистский наркотический транс, необычный симбиоз исторического и готического романа, триллера, философского трактата.

Часть 1: Праздник жизни

Пролог

На столе лежала недописанная книга, но диацетилморфин не обратил на нее внимания. Он по запаху нашел вену – кровь расцвела в шприце, как суданская роза, игла затолкнула наркотик под кожу. Инъекция мгновенно покрыла место укола зеленоватой плесенью, тонкими прожилками расползшейся вдоль предплечья. В таком состоянии я жил в различных степенях прозрачности. Мое тело, по мере того как загорались наркотические каналы, начинало отрывисто и возбужденно пульсировать – чудовище дотянулось до нейронов по засоренным холестерином проводам.

Монстр был фантомом, швырнувшим мою нагую душу в глубокий зев химии. Существо нельзя назвать демоном, к религии оно не имело отношения. Скорее, тварь обитала в паре лишних капель диэтиламид-лизергиновой кислоты. Паразит оказался разумным и обожал насилие. Две пляшущие красные точки, словно искорки над костром, впивающиеся в сетчатку глаз и проникающие внутрь.

Существо напоминало создателя сети ловца снов. Оно словно инкарнация паука-ткача, опутавшего паутиной маршруты моих мыслей. Паук сначала был слаб, но быстро подпитывался сопротивлением воли. Тем не менее, мне удалось прорыть длинную штольню, уходящую глубоко в черноту подсознания. Я создал там потайную комнату, в которой запер остатки личности.

Сознание, словно отчаянный беглец, лавируя среди синапсов, закрылось в комнате, а паук вычислил его и пытался повернуть ключ, чтобы, открыв дверь, схватить жертву и препарировать ее.

Поначалу у монстра не получалось, но потом ключ понемногу подался. Меня охватила паника, пришлось удвоить усилия, чтобы удержать его в прежнем положении. Еще горела красная лампочка, но ключ упорно поворачивался по часовой стрелке, движимый гипнотическим усилием. На мгновение красный огонек погас, а зеленый загорелся. В голове возникло гудение, затем снова вспыхнул красный свет. Ощущение чужеродности отступило, защита выдержала, и паук ушел пустой. Но позже он пришел снова, голодный и лютый, не оставляющий от эктоплазмы камня на камне, проводя лоботомию, стирая личность, съедая те принципы, что десятилетиями копились в моем эго… А потом я увидел книгу и начал мучительный путь по строчкам.

Писатель может рассказать лишь о том, что непосредственно воздействует на его чувства, когда он пишет. В данном случае, главный раздражитель – книга. Я всего лишь копировальная установка, наркотик делает основную работу. Поскольку моим пальцам, подобно кардиологическим щупам, удается напрямую регистрировать особо разрушительные всплески нейромедиаторного процесса, то не исключено, что я преследую единственную цель – творить, чтобы не впасть в лабиринт ступора, в котором разуму суждено потерпеть крушение и затеряться навсегда.

К чему бумагомарание, переносящее людей из одной реальности в другую? Я решил не сдаваться и не проводить следующие два-три часа в приемной у смерти. И вот повествование покидает страницы, рассыпаясь на множество воспоминаний, оживших цитат из готических книг и параноидальных измышлений бывшего монаха…