Помощник - Страница 7

Тесси купила еще кварту молока, пачку бумажных салфеток и батон. Когда она ушла, Моррис поднял крышку кассового аппарата. Десять долларов.

«Всю жизнь трудился, как раб, и все впустую», — подумал он.

Тут он услышал сзади голос Карпа. Усталый бакалейщик прошел в заднюю комнату, поднял окно и высунулся наружу.

— В чем дело? — крикнул он.

— Звони в полицию, — прокричал в ответ Карп. — Напротив на улице машина.

— Какая машина?

— Налетчики!

— Машина пустая, я сам видел.

— Рада Бога, говорю тебе, звони в полицию. Я оплачу звонок.

Моррис закрыл окно. Он достал телефонную книгу, нашел номер и хотел уже было звонить, но услышал, что дверь в передней комнате отворилась, и поспешил туда.

Около прилавка стояли двое; их лица до самых глаз были обвязаны носовыми платками — у одного грязно-желтым, у другого белым. Мужчина с белым платком начал выключать свет. Моррису потребовалось добрых полминуты, чтобы сообразить, что налет не на Карпа, а на него.

Моррис сидел у стола в задней комнате, тусклый свет запыленной лампочки падал ему на голову; он тупо глядел на лежавшие перед ним несколько скомканных бумажек, в том числе чек с жалованьем Элен, и небольшую горку серебра. Налетчик в грязно-желтом платке — толстый, обрюзгший, в ворсистой черной шляпе — махал перед Моррисом пистолетом; на прыщеватом лбу у него выступили капельки пота; время от времени его бегающие глазки вглядывались через проем в затемненную лавку. Другой налетчик, высокий, в поношенной кепке и кедах, прислонился к раковине, чтобы унять дрожь, и чистил спичкой ногти. Позади него над раковиной висело на стене потрескавшееся зеркало, и он то и дело оборачивался, чтобы взглянуть в него.

— Черт побери меня, если это вся твоя выручка! — сказал толстый налетчик неестественно хриплым голосом. — А ну, гони остальное!

У Морриса началась резь в животе, он не мог сказать ни слова.

— Ну, говори, гад!

Толстяк нацелился пистолетом прямо в рот Моррису.

— Времена худые, — прошептал бакалейщик.

— Врешь, жидовская морда!

Налетчик у раковины поманил толстого рукой. Они сошлись на середине комнаты, и налетчик в кепке склонился к уху налетчика в шляпе и зашептал ему что-то на ухо.

— Нет! — угрюмо отозвался толстый.

Его напарник нагнулся еще ниже и стал что-то доказывать.

— Говорю тебе, он их прячет! — огрызнулся толстый. — Он у меня их выложит, как миленький, хоть бы мне пришлось раскроить его проклятую башку!

Налетчик подошел к столу и наотмашь ударил Моррис по лицу.

Моррис застонал.

Высокий неторопливо взял чашку, налил в нее воды и поднес к губам Морриса; часть питья расплескалась по переднику.

Моррис попытался глотнуть воды, но ему удалось всосать лишь несколько капель. Он испуганно искал взгляд высокого, но тот смотрел в сторону.

— Прошу вас! — прошептал бакалейщик.

— Пошевеливайся! — сказал налетчик с пистолетом. Высокий выпрямился, сам выпил воду, сполоснул чашку и поставил ее на полку буфета.

Затем он стал шарить среди чашек и тарелок: вытащил из нижней части буфета несколько кастрюль, торопливо перерыл ящики стоявшего в комнате старого бюро, затем, опустившись на четвереньки, заглянул под кушетку. Пройдя в лавку, он вынул пустой ящик кассового аппарата и засунул руку в щель, но там тоже ничего не нашел.

Возвратясь в кухню, он взял толстого под руку и снова что-то настойчиво зашептал ему. Толстый отстранил его локтем.

— Нам лучше сматываться.

— Несолоно хлебавши?

— У него больше ни хрена нет, черт с ним!

— Покупатели не ходят, — пробормотал Моррис.

— Это твой жидовский зад в сортир не ходит, понял?

— Не трогайте меня!

— В последний раз спрашиваю: куда ты их упрятал?

— Я бедный человек, — прошептал Моррис, с трудом шевеля потрескавшимися губами.

Толстый поднял пистолет. Высокий, глядя в зеркало расширенными глазами, взмахнул рукой, пытаясь упредить толстого, но удар уже обрушился на Морриса; на какое-то мгновение ему стало жаль себя, своих несбывшихся надежд, бесконечных разочарований, долгих лет, ушедших псу под хвост — уж и не упомнить, скольких лет. Он когда-то так много ждал от Америки и так мало получил. А из-за него Элен и Ида получили еще меньше. Он обманул их — он и эта проклятая лавка.

Он упал без крика. Этот день как начался, так и кончился плохо. Такой уж он невезучий — все у него не как у людей.

Всю неделю, что Моррис лежал в кровати с туго забинтованной головой, Ида хозяйничала в лавке. Двадцать раз на дню она поднималась наверх и спускалась вниз, так что к вечеру ноги у нее гудели, а голова раскалывалась на части от всех забот. В субботу, а потом и в понедельник Элен осталась дома, чтобы помочь матери, но больше не могла пропускать работу, и Иде, которая ела от случая к случаю и совершенно вымоталась, пришлось на целый день закрыть лавку, хотя Моррис сердито протестовал. Он говорил, что совершенно не нуждается в уходе, и просил, чтобы она поработала хоть полдня, иначе они, того и гляди, потеряют последних покупателей, которые еще оставались, но Ида сказала, что нет, у нее нет больше никаких сил и страшно болят ноги. Бакалейщик попытался подняться с постели и натянуть брюки, но приступ отчаянной головной боли снова свалил его в постель.

Во вторник, когда лавка была закрыта, в квартале появился какой-то незнакомый парень, который только и делал, что торчал на углу Сэма Перла и ковырял во рту зубочисткой, глазея на прохожих, или же прохаживался взад и вперед по кварталу вдоль ряда лавок, от кондитерской Перла до бара на дальнем углу улицы. Выпив раз-другой в баре пива, он заворачивал за угол и шел вдоль высокого забора, что огораживал угольный склад, до следующего угла, а затем возвращался к кондитерской. Иной раз он подходил вплотную к закрытой лавке Морриса и, прикрывая ладонями глаза, вглядывался в окно, а затем вздыхал, отходил и снова шел до кондитерской. Вдоволь находившись вдоль лавок, он снова заворачивал за угол или бродил еще где-нибудь по соседству.

Элен приклеила к окну, рядом с парадной дверью, бумагу, на которой написала, что отец ее нездоров, но лавка откроется в среду. Незнакомый парень долго и внимательно изучал эту надпись. У него была черная бородка, одет он был в поношенную, давно не чищенную коричневую шляпу потрескавшиеся ботинки из хорошей кожи и длинное черное пальто, которое выглядело так, будто его никогда не снимают. Парень был высокого роста и недурен собой, но его нос был сбит набок, и лицо казалось слегка перекошенным. Глаза у него были печальные. Порой он сидел, задумавшись, в кондитерской Сэма Перла около аппарата для содовой воды, покуривая дешевые сигареты, которые он вытряхивал одну за другой из мятой пачки. Сэм, повидавший на своем веку немало чудаков, которые появлялись в квартале и снова исчезали, не обращал на парня никакого внимания, но вот Голди, после того, как он однажды просидел в кондитерской целый день, заявила: что чересчур — то чересчур, не комнату же он у нас снял! Сэм заметил, что у парня, видать, что-то стряслось, он то и дело вздыхает и бормочет про себя, как потерянный. Однако Сэм ему не досаждал: мало ли что, у каждого свои цорес. А порой парень вдруг казался повеселевшим, даже довольным, словно у него гора с плеч свалилась. Он просматривал журналы, лежавшие у Сэма, слонялся по округе и, возвращаясь в Сэмову лавку, закуривал новую сигарету и открывал книгу в бумажной обложке, взятую с полки. Сэм подносил ему кофе, когда он просил, и парень, выкуривая сигарету до того, что она чуть не обжигала ему губы, тщательно отсчитывал пять центов. Хотя никто его ни о чем не спрашивал, все уже знали, что его зовут Фрэнк Элпайн и что он недавно приехал с Запада попытать счастья. Сэм посоветовал ему получить профессиональные права, и тогда он сможет устроиться шофером, это неплохая работа. Парень согласился, что да, это дело стоящее, но все продолжал слоняться по кварталу, словно чего-то выжидая. Сэм сказал, что у парня, видать, заскоки.