Помощник - Страница 53

Уорд выбрался из угольного склада, и вскоре он уже стоял в заднем дворе за лавкой Карпа. Лавка была закрыта с полуночи, и во всем доме не было ни огонька. Над темным окном бакалейной лавки Бобера на втором этаже горел свет — стало быть, надо действовать осторожно, чтобы еврей ничего не услышал.

Уорд попробовал согнуть прутья, но с первого раза ему это не удалось; он отдохнул и сделал вторую попытку, но снова неудачно. В третий раз, собрав все силы, он сумел развести в стороны два прута. Окно было не заперто. Уорд подсунул под него кончики пальцев и осторожно приподнял, зная, что оно скрипит. Открыв окно, он протиснулся сквозь отогнутые прутья и пролез в заднюю комнату лавки. Оказавшись внутри, он рассмеялся; здесь он уже мог родить спокойно: Карп был слишком скуп, чтобы установить у себя в лавке сигнализацию от грабителей. В задней комнате был небольшой склад бутылок, и Уорд от дегустировал и выплюнул три разных сорта. Затем он выпил из горлышка треть бутылки джина. Уже через несколько минут от боли и муторного состояния не осталось и следа, и Уорд больше не испытывал жалости к себе, как раньше. Он хихикнул, представив себе, какую смешную рожу скорчит наутро Луис, когда обнаружит на полу лавки кучу пустых бутылок. Уорд заглянул в ящик кассового аппарата, но там было пусто. Он в ярости разбил о кассовый аппарат бутылку бренди. Его снова стало тошнить, и он наблевал прямо на прилавок. Почувствовав себя после этого лучше, Уорд начал при слабом свете уличного фонаря, что висел перед лавкой, разбивать одну за другой бутылки о кассовый аппарат.

Этот шум разбудил Майка Пападопулоса, спальня которого была на втором этаже, как раз над лавкой. Полежав минут пять и убедившись, что шум внизу не прекращается, Майк понял, что там что-то неладно, и начал поспешно одеваться.

Тем временем Уорд перебил уже целую полку бутылок, и тут ему захотелось закурить. Спички отсырели и не зажигались; ему потребовалось добрых две минуты, чтобы зажечь спичку; закурив сигарету, он с удовольствием затянулся и, тряхнув рукой, бросил спичку назад через плечо. Спичка, еще горящая, упала прямо в лужу спиртного; лужа разом воспламенилась, и сноп пламени с гулом взметнулся к потолку. На Уорде вспыхнула одежда. Он стал отчаянно бить по себе руками и с воплем ринулся в заднюю часть лавки; он попытался вылезти через окно, но намертво застрял между прутьями, где и погиб.

Майк Пападопулос, почувствовав запах дыма, опрометью скатился вниз по лестнице и, увидев, что в лавке полыхает пламя, ринулся в аптеку напротив и дал сигнал пожарной тревоги. Когда он бежал назад, в витрине лавки с грохотом лопнуло стекло; видно было, что внутри уже вовсю бушует пожар. Выведя из дому свою мать и верхних жильцов, Майк помчался к Моррису, крича, что соседний дом горит. Но в доме Морриса все уже были на ногах; Элен, которая, когда начался пожар, читала перед сном, уже взбежала наверх и предупредила Ника и Тесси. Они все трое, накинув свитера и пальто, выбежали из дома и теперь стояли на улице, окруженные кучкой зевак-полуночников, и наблюдали, как пламя пожирает процветающий бизнес Карпа и уже принимается за дом. Пожарники обрушивали на огонь тяжелые струи воды из шлангов, но это плохо помогало: слишком много было в доме спирта, и пожар добирался уже до крыши. Когда пожарникам удалось, наконец, справиться с огнем, от всей Карповой собственности остался лишь обугленный, дымящийся остов.

Когда пожарники начали длинными крючьями вытаскивать на тротуар куски сгоревшей арматуры, все замолчали. Ида тихо стонала, вспоминая, как она нашла в погребе опаленный свитер Морриса, а у него на руках заметила небольшие ожоги. Сэм Перл, который без очков был беспомощен, как слепой котенок, что-то бурчал про себя. Нат Перл, без шляпы, накинув пальто поверх пижамы, проталкивался сквозь толпу к Элен, пока не оказался с ней рядом. Моррис был сам не свой.

К дому подъехала машина, и из нее вылезли отец и сын Карпы. Они перешли улицу, переступая через пожарные шланги, и подошли к пепелищу. Карп поглядел на свое бывшее заведение и, хотя все было хорошо застраховано, зашатался и, потеряв сознание, упал на мостовую. Луис закричал на отца, чтобы привести его в чувство, а двое пожарников отнесли Карпа в машину, и Луис, сев за руль, отвез его домой.

Моррис всю ночь не мог уснуть. Он стоял в нижнем белье у окна, глядя вниз на груду обугленной арматуры на тротуаре, и растирал холодной рукой грудь, стремясь унять боль в сердце. Он был сам себе противен. Накануне он как раз пожелал Карпу именно этого — чтоб его дом сгорел. И вот — именно так и случилось. И теперь Моррис не находил себе места от отчаяния.

В воскресенье — последний день марта — небо с утра было сплошь обложено тучами, и в воздухе кружились снежинки. «Зима все еще плюет мне в лицо», — уныло думал бакалейщик. Он смотрел, как снежинки тают, касаясь земли. «Слишком тепло, чтобы снег не таял, — подумал он. — А завтра уже апрель». Сегодня он проснулся, чувствуя себя так, словно у него рана в сердце, словно ему продырявили бок, словно, если он выйдет и посмотрит на пепелище Карповой лавки, то тут же сквозь землю провалится. Но земля его держала, и утреннее подавленное настроение начало постепенно испаряться по мере того, как Моррис размышлял, что не так-то уж Карпа стоит и жалеть: лавка у него, видать, застрахована, и мошна достаточно тугая — не будет ему очень плохо. Это беднякам бывает очень плохо. Пожар был трагедией для жильцов в доме Карпа, для бедняги Уорда, который заживо сгорел, и, может быть, для мистера Миногью тоже — но не для Джулиуса Карпа. Моррису, для того чтобы получить пожар, нужно было бы заплатить пятьсот долларов; а Карп получил пожар бесплатно. У кого и так много, тому еще прибавляется.

Пока Моррис обо всем этом размышлял, перед лавкой появился Джулиус Карп собственной персоной — судя по его виду, он, как и Моррис, провел бессонную ночь. Он вынырнул из хлопьев снега, открыл дверь и шагнул через порог. На нем была шляпа с узкими полями и дурацким перышком за лентой и элегантное двубортное пальто; но под глазами у Карпа темнели круги, лицо его посерело, губы посинели, и весь он, несмотря на свое пижонство, выглядел так, что краше в гроб кладут. На лбу у Карпа — на том месте, которым он вчера, потеряв сознание, ударился об асфальт, — красовался кусок лейкопластыря; и вид у него был такой понурый, что дальше некуда. Самое худшее, что можно было сделать с Карпом, — это отнять его бизнес. Он не мог вынести, что местные выпивохи с сегодняшнего дня понесут свои доллары не к нему, Карпу, а к какому-нибудь другому виноторговцу. Моррис, которому снова стало стыдно, пригласил Карпа выпить чаю. Ида, которая тоже сегодня рано встала, засуетилась вокруг Карпа.

Карп отхлебнул глоток или два горячего чаю, а потом поставил чашку на блюдечко и не в силах был ее снова поднять. Помолчав, он заговорил:

— Моррис, я хочу купить у тебя дом. И лавку тоже.

Он глубоко, тяжело вздохнул.

Ида едва сдержала крик. Моррис был ошарашен.

— Зачем? Дела идут паршиво.

— И вовсе не так уж паршиво! — закричала Ида.

— Меня интересует не бакалейная торговля, — мрачно ответил Карп. — Меня интересует место. Рядом…

Он не нашел в себе сил закончить, но Моррис и Ида поняли.

— Если отстраивать мое помещение, так на это уйдет не один месяц, — объяснил Карп. — А как я куплю твою лавку, я ее переоборудую, поставлю новые полки, покрашу, привезу товар — это займет всего неделю-другую. И тут все мои старые клиенты. Так я меньше потеряю от того, что в торговле перерыв.

Моррис своим ушам не верил. Сердце у него стучало так, словно рвалось вон из груди, и он боялся, что того гляди проснется и поймет, что это был только сон, или что Карп, этот жирный рыбец, вдруг превратится в жирную черную птицу и вылетит через окно, каркая: «Не верь, не верь, не верь!», или просто возьмет и передумает.

Моррис затаил дыхание и ничего не сказал, но когда Карп спросил, сколько Моррис с него запросит, у бакалейщика уже был готовый ответ.