Помощник - Страница 46

Торговля шла все хуже и хуже — хотя это, казалось бы, уже совершенно невозможно.

— Что вы говорите Моррису о том, как идут дела? — спросил Фрэнк однажды у Иды.

— Он меня не спрашивает, а я ничего не говорю, — сказала она грустно.

— Как его самочувствие?

— Он еще очень слаб. Доктор говорит, что у него легкие — как бумага. Он читает или спит. Иногда слушает радио.

— Пусть отдыхает. Это ему полезно.

— Почему вы так много работаете задаром? — снова, в который уже раз, спросила Ида. — Чего ради вы здесь остались?

Он хотел бы ответить: «Ради любви», но не решился.

— Ради Морриса, — сказал он.

Но она не поверила. Даже сейчас, когда он буквально спасал их с Моррисом от голодной смерти, Ида уволила бы его, не знай она точно, что Элен больше не знается с Фрэнком. Наверно, он сделал какую-нибудь глупость и этим настроил Элен против себя. А может быть, просто, когда отец заболел, она стала больше думать о родителях. «Дура я была. что беспокоилась», — думала Ида. Теперь ее волновало, что Элен, в ее-то возрасте, так мало думает о мужчинах. Несколько раз звонил Нат, но Элен даже не захотела подойти к телефону.

Фрэнк, как мог, старался сократить расходы. С разрешения Иды он отключил телефон. Делать это ему очень не хотелось: а вдруг кто-нибудь позвонит Элен, и она спустится, чтобы ответить. Экономя на отоплении, он включал теперь только один или два радиатора — в самой лавке, чтобы покупателям не было холодно, но не на кухне. Работал он в грубошерстном свитере и в жилетке под передником, а на голове носил шапочку. Ида, чтобы не мерзнуть в лавке, все больше времени проводила наверху. Однажды, когда она вошла в кухню и увидела, что Фрэнк солит себе на обед тарелку вареной картошки без мяса, она расплакалась.

Он все время думал об Элен. Откуда она знает, что он чувствует? Если бы она взглянула на него, то увидела бы того же самого парня, какого видела раньше. Но никто не мог заглянуть к нему внутрь.

Когда Бетти Перл выходила замуж, Элен не пошла на свадьбу. Накануне она неуклюже извинилась, сказала, что плохо себя чувствует, сослалась на болезнь отца. Бетти сказала, что все понимает, но подумала, что дело тут не в болезни, а в ее брате.

— Ладно, в следующий раз, — со смешком сказала она, когда Элен отказалась прийти на свадьбу.

Элен, впрочем, поняла, что Бетти обижена, и почувствовала себя виноватой. Она решила, что сходит хотя бы на брачную церемонию, и наплевать ей, будет или не будет там Нат; однако, она не могла заставить себя пойти, ей было не до свадеб. Ей могли бы сказать: «С таким лицом не на свадьбу ходят, а на похороны».

Элен целыми ночами плакала, но не могла избавиться от воспоминаний. Идиотка, как она могла полюбить такого человека? Как вообще могло ей в голову взбрести, что она выйдет замуж за нееврея? Кто он? Чужой, совсем чужой человек! Сам Бог не допустил, чтобы она сделала эту роковую ошибку. И с такими-то мыслями — разве могла она заставить себя пойти на чужую свадьбу?

Она мучилась бессонницей. Днем Элен со страхом думала о том, что наступит ночь и ей придется лечь в постель. Она забывалась тревожным сном на несколько жалких часов, в течение которых много раз просыпалась. Ей даже во сне снилось, что она вот-вот проснется, и она-таки просыпалась. Когда она по ночам не спала, ей было ужасно жаль себя, а начав себя жалеть, она уже не могла остановиться, эта жалость разрасталась до такой степени, что никакое снотворное не помогало. Она все думала и думала о бесконечных напастях, которые преследовали ее и ее родителей, — например, о болезни отца (он никак не мог выздороветь), — ну, и конечно, о лавке.

— Не говори отцу, — шептала ей Ида на кухне.

Но рано или поздно, им придется в конце концов рассказать, что дела в лавке идут из рук вон плохо. Да будь они прокляты, все эти бакалейные лавки! И никакого просвета, никакой надежды! Каждое утро после бессонной ночи Элен зачеркивала день в календаре — новый день, за которым последует еще одна бессонная ночь. Таких дней своему врагу не пожелаешь!

Хотя Элен оставляла себе теперь от зарплаты всего каких-нибудь четыре доллара, а все остальное отдавала родителям, им все больше и больше не хватало на необходимые расходы. Однажды Фрэнк придумал, как раздобыть немного денег: нужно, чтобы Карл, швед-художник, заплатил около семидесяти долларов, которые он давным-давно задолжал Моррису за покупки, сделанные в кредит. Фрэнк целыми днями высматривал, не появится ли Карл, а тот как сквозь землю провалился.

Но однажды утром, стоя у окна, Фрэнк увидел, что Карл вышел из винной лавки Карпа; под мышкой у него была бутылка, завернутая в бумагу.

Фрэнк выбежал на улицу, напомнил Карлу о том, что он задолжал Моррису, и спросил, не может ли Карл заплатить хотя бы часть.

— Я имел дело с Моррисом, а не с тобой, — ответил Карл, — так что не суй свой грязный нос не в свое дело.

— Моррис болен, и ему позарез нужны деньги, — сказал Фрэнк.

Карл отпихнул Фрэнка плечом и пошел своей дорогой.

— Я с этого пропойцы сдеру деньги! — в ярости сказал Фрэнк.

В лавке была Ида, и Фрэнк сказал ей, что скоро вернется. Он повесил на крюк свой передник, надел пальто и побежал следом за Карлом, который направлялся с купленной бутылкой к себе домой. Проследив, где Карл живет, Фрэнк вернулся в лавку. Он был чертовски зол на Карла — даже не за то, что художник не расплатился, а за то, как тот ответил на просьбу Фрэнка вернуть долг.

Вечером он отправился к Карлу; тот жил в ветхом четырехэтажном доме, на верхнем этаже, куда вела скрипучая, шаткая лестница. Фрэнку открыла тощая черноволосая женщина; увидев незнакомого человека, она насторожилась. Сперва она показалась Фрэнку старухой; только когда его глаза привыкли к полумраку, он понял, что она молода, но выглядит, как старуха.

— Вы жена Карла?

— Да.

— Могу я с ним поговорить?

— О работе? — спросила она, и в глазах ее мелькнула надежда.

— Нет. Кое о чем другом.

Она опять выглядела старухой.

— Он уже несколько месяцев без работы.

— Мне просто нужно с ним потолковать.

Женщина впустила Фрэнка в большую комнату, которая была одновременно и кухней и жилым помещением; комната была разделена на две части занавеской. Посреди жилой части стоял керогаз, распространявший тошнотворный чад, смешанный с кислым запахом капусты, шедшим от кастрюли. В комнате было четверо детей: двенадцатилетний мальчик и три девочки помладше; они что-то рисовали на листах бумаги, резали и клеили. Когда Фрэнк вошел, они молча посмотрели на него и продолжали заниматься своим делом. Фрэнк почувствовал себя неловко. Он остановился у окна и посмотрел вниз, на унылую улицу, тускло освещенную фонарем. «Ладно, скощу ему половину долга, только пусть уплатит остальное», — подумал он.

Жена художника накрыла кастрюлю крышкой и ушла в спальню; вернувшись, она сказала, что муж спит.

— Ладно, я подожду, — сказал Фрэнк.

Женщина занялась своей стряпней. Старшая девочка накрыла на стол, и все сели есть. Фрэнк заметил, что они поставили прибор и для Карла. Стало быть, скоро он выползет из своей норы. Мать за стол не села. Не обращая на Фрэнка никакого внимания, она разлила по стаканам молоко для детей и дала каждому по сардельке с кислой капустой.

Дети жадно накинулись на еду; ели они молча. Старшая девочка поглядела на Фрэнка, он улыбнулся ей в ответ, и она уставилась в тарелку.

Когда все было съедено, она спросила:

— Мама, есть что-нибудь еще?

— Иди спать! — сказала женщина.

У Фрэнка от запаха и чада разболелась голова.

— Я наведаюсь к Карлу попозже, — сказал он.

Во рту у него был привкус меди.

— Простите, он так и не проснулся, — ответила жена Карла.

Фрэнк побежал в лавку. У него под матрацем были спрятаны последние его три доллара. Он схватил деньги и помчался обратно к Карлу. Однако на улице он неожиданно столкнулся с Уордом Миногью. Уорд так осунулся, что на него было страшно смотреть, — казалось, это мертвец, сбежавший из морга.