Помощник - Страница 44

В воскресенье утром лавка все была закрыта. Фрэнк подумывал о том, чтобы, преодолев свой страх, постучать к Иде и попросить ключ. Но дверь могла открыть Элен, а он понятия не имел, что скажет ей на пороге. Поэтому Фрэнк спустился в подвал и оттуда, через шахту лифта, проник в туалет при лавке. Очутившись, наконец, в задней комнате, он побрился и сварил себе кофе. Он решил, что останется в лавке на весь день, пока ему не прикажут сматываться, а даже если и прикажут, он все же постарается задержаться. В этом была его последняя надежда — если[1] у него оставалась хоть какая-то надежда. Открыв входную дверь лавки, он втащил молоко и булочки и был готов приступить к работе. Ящик кассового аппарата был пуст, поэтому Ник[2] сбегал к Сэму Перлу и одолжил у него пять долларов мелочью, сказав что вернет после того, как расторгуется в лавке. Сэм спросил, как чувствует себя Моррис, и Фрэнк ответил, что не знает.

Около девяти часов, когда Фрэнк стоял за прилавком, Ида и Элен ушли из дому. Элен выглядела, как прошлогодний цветок. Видя это, Фрэнк испытывал ощущение потери, стыда и сожаления. У него на душе кошки скребли — еще вчера он чуть было не добился осуществления своих мечтаний, а сегодня от этого ничего не осталось, кроме воспоминания, которое делало сегодняшний день еще горше. Особенно обидно было, что он почти достиг цели, и это выводило его из себя. Когда Элен выходила из дому, у него возникло безумное желание — ринуться за ней, схватить за руку, втащить в лавку и рассказать, как он ее любит. Но он ничего не сделал. Он не пытался прятаться от Иды и Элен, но и не старался маячить у них перед глазами. Они ушли по направлению к станции метро.

Потом Фрэнк подумал, что хорошо бы сходить проведать Морриса в больнице — надо только узнать, куда его отвезли; это можно будет сделать, когда Ида и Элен вернутся домой. Однако, они пропадали весь день и вернулись лишь к полночи. К этому времени лавка была уже закрыта, и он видел их из окна своей комнаты — они вышли перед домом из такси. В понедельник — в день, когда норвежцы должны были открыть свою новую лавку, — Ида спустилась в семь часов утра, чтобы приклеить к двери бумажку, извещавшую, что Моррис болен и лавка будет закрыта до среды или четверга. К ее удивлению, за прилавком стоял Фрэнк Элпайн, уже в переднике. Она пришла в ярость.

Фрэнк нервничал: если либо Моррис, либо Элен, либо они оба рассказали Иде, как он перед ними провинился, то ему крышка.

— Как вы сюда попали? — грозно спросила Ида.

Он рассказал, как пробрался в лавку через шахту старого грузового лифта.

— У вас неприятности, и поэтому я не хотел вас тревожить, просить ключ.

Она сердито сказала, что запрещает ему когда бы то ни было проникать в лавку таким образом. На лице у нее за два эти дня прибавилось морщин, в глазах была усталость, губы горько сжались; но он был уже почти уверен, что по какой-то мистической причине она понятия не имеет о его художествах.

Фрэнк вытащил из кармана горсть долларовых бумажек и небольшой мешочек мелочи и положил все это на прилавок.

— Вчера я продал на сорок один доллар.

— Вы и вчера были тут?

— Я попал в лавку, как я вам говорил. От четырех да шести торговля шла очень бойко. У нас кончился картофельный салат.

На глазах у Иды показались слезы. Фрэнк спросил, как чувствует себя Моррис.

Ида вытерла глаза платком.

— У Морриса воспаление легких.

— Ой, плохо! Если можете, передайте ему от меня привет. Ну, и как он?

— Он очень болен, у него слабые легкие.

— Я схожу в больницу его проведать.

— Не сейчас, попозже, — сказала Ида.

— Когда ему станет лучше. Как вы думаете, долго он будет лежать в больнице?

— Не знаю. Доктор сегодня позвонит.

— Послушайте, — сказал Фрэнк, — зачем вам беспокоиться о лавке, пока Моррис болен? Я с ней отлично справлюсь. Вы же знаете, я многого не требую.

— Муж сказал, чтобы вы ушли.

Фрэнк пристально поглядел на Иду, но на ее лице не было никаких признаков гнева.

— Я тут долго не останусь, — ответил Фрэнк. — Вы можете не волноваться. Я поработаю, пока Моррис не поправится. Вам сейчас нужно беречь каждый цент, чтобы заплатить за больницу. Я ничего для себя не прошу.

— Моррис вам сказал, почему он вас увольняет?

Сердце у него так и застучало. Знает она или не знает? Если знает, то надо сказать, что Моррис ошибся, — что он, Фрэнк, не трогал ни цента из их денег. Разве кучка денег, лежащая на прилавке, — не доказательство?

Однако он ответил:

— Конечно, он не хотел, чтобы я крутился возле Элен,

— Да, она еврейская девушка. Вы должны найти себе кого-нибудь другого. Но, кроме того, он узнал, что Шмитц с декабря болеет, и поэтому его лавка по утрам была закрыта и вечером он тоже раньше закрывался. Вот поэтому наши дела и стали лучше, а не из-за вас.

Затем она сообщила Фрэнку, что немец продал свою лавку двум норвежцам, которые собираются сегодня начать торговлю.

Фрэнк покраснел.

— Я знал, что Шмитц болен и иногда не открывает лавку, но ваши дела не потому пошли лучше. Дела пошли лучше потому, что я очень много работал и много делал, чтобы наладить торговлю. Пари держу, я мог бы выручать ту же прибыль, даже если не только эти два норвежца откроют свою лавку, а еще трое греков прибавятся. Мало того, я спорить готов, что выручка увеличится.

Ида и хотела бы ему поверить, но не могла.

— Погодите немного, и увидите, что вы ошибаетесь.

— Так дайте мне показать себя. Не надо жалования, достаточно того, что будет еда и комната.

— Чего вы от нас хотите? — спросила она в отчаянии.

— Я хочу вам помочь, Я в долгу перед Моррисом.

— Ничего вы нам не должны. Он вам должен, вы спасли его от смерти, когда он отравился газом.

— Я тут ни при чем. Запах газа почувствовал Ник. И, как бы там ни было, я ему обязан за все, что он для меня сделал. Такой уж я человек: если я кому-то за что-то благодарен, так до конца.

— Пожалуйста, оставьте в покое Элен. Она не для вас.

— Хорошо.

Ида позволила ему остаться. А что еще она могла сделать при такой-то бедности?

Тааст и Педерсен открыли свою лавку, на витрине которой красовалась подкова, сплетенная из весенних цветов. Розовые рекламные листки привлекли к норвежцам покупателей, и у Фрэнка было не много работы. За весь понедельник в лавку Морриса заглянуло лишь несколько постоянных покупателей. Поздно вечером, после того как норвежцы закрылись, в лавке стало пооживленнее, но когда около одиннадцати часов Фрэнк погасил свет, в ящике кассового аппарата было всего пятнадцать долларов. Но он не очень беспокоился. В понедельник торговля всегда идет хуже, да к тому же, люди обычно клюют на новинку да на цены со скидкой. Видимо, раньше, чем через две недели, нельзя будет точно сказать, насколько лавка норвежцев повлияла на Моррисов бизнес, — лишь к тому времени жители квартала привыкнут к новой лавке и дела войдут в свою колею. Нельзя же постоянно продавать продукты по ценам со скидкой. Лавка — это не богадельня; и когда норвежцы перестанут торговать себе в убыток, Фрэнк побьет их по качеству обслуживания, а то даже и по ценам, и вернет былых Моррисовых покупателей.

Во вторник торговля шла вяло — тоже как всегда. В среду выручка была немного лучше, но в четверг опять уменьшилась. В пятницу покупателей прибавилось. Лучше всего торговля шла в субботу — хотя и не так хорошо, как в прошлые субботы. Недельная выручка была почти на сто долларов меньше, чем в среднем за предыдущие недели. Фрэнк этого ожидал, поэтому в четверг он на полчаса закрыл лавку и проехался на трамвае до банка. Он снял со своего счета двадцать пять долларов и положил их в кассовый ящик — пять в четверг, десять в пятницу и десять в субботу, — чтобы Ида, когда будет подсчитывать выручку, не слишком расстраивалась. На семьдесят пять долларов в неделю меньше — это все-таки лучше, чем на сто.