Помощник - Страница 40

Покупательница, прижимая к груди пакет с покупками, уже выходила в дверь. Правая рука Фрэнка была под передником, в кармане брюк. На кассовом аппарате стояла цифра — восемьдесят один цент.

Моррис так и охнул.

Фрэнк, сгорая от стыда, пытался сделать вид, что все в порядке. Это окончательно вывело Морриса из себя.

— Она взяла на доллар больше, почему вы выбили на доллар меньше?

Фрэнк, готовый сквозь землю провалиться, помолчал и наконец выдавил из себя:

— Моррис, я просто ошибся.

— Ошибся? — взревел бакалейщик. — Я слышал из-за двери, сколько она покупала. Думаете, я не знаю, что вы то же самое много раз делали раньше?

Фрэнк был не в силах слова вымолвить.

— Давайте сюда доллар! — сказал бакалейщик, протягивая дрожащую руку.

В отчаянии Фрэнк попытался прибегнуть к спасительной лжи.

— Моррис, вы ошибаетесь. Аппарат должен мне доллар. У меня было мало мелочи, поэтому я разменял у Сэма свой собственный доллар на пятицентовики. А потом я случайно прокрутил доллар вместо «откл». Потому-то я просто взял доллар назад. Честное слово, все это правда.

— Вранье! — закричал Моррис. — Я оставил тут, внутри, целый ролик пятицентовиков, если кому-то будет нужно.

Он зашел за прилавок и вынул ролик пятицентовиков.

— Говорите правду!

«Это не должно было случиться, — думал Фрэнк я другой человек теперь».

— Я был без гроша, — признался он, — вот вам правда, решил, что верну вам деньги завтра, когда вы дадите мне получку.

Он вынул из кармана скомканный доллар, и Моррис вырвал этот доллар у него из руки.

— Вы могли попросить у меня доллар взаймы вместо того, чтобы воровать.

Фрэнку просто не приходило в голову одолжить доллар у Морриса. Причина была ясна: он никогда у Морриса не одалживал денег, потому что сам брал из кассы.

— Я об этом не подумал. Простите, это было нехорошо с моей стороны.

— Все нехорошо да нехорошо! — сердито сказал Моррис.

— И так всю жизнь, — подтвердил Фрэнк.

— Вы у меня воровали с тех пор, как я вас взял.

— Ну да, сознаюсь, — сказал Фрэнк. — Но ради Бога, Моррис, поверьте, я возвращал вам взятые деньги, клянусь вам. Как раз сегодня я положил шесть долларов. Вот почему сегодня было так много денег после того, как вы пошли наверх вздремнуть. Спросите вашу жену: пока вы спали, мы наторговали не больше, чем на два доллара, а остальное положил я.

Фрэнк хотел было даже снять ботинок, вытащить из-под стельки карточку и показать Моррису, как тщательно он ведет свою бухгалтерию, но тут же отказался от этой мысли: сумма на карточке была так велика, что Моррис разъярился бы еще больше.

— Вы положили то, — закричал Моррис, — что и без того принадлежит мне. Мне тут вор не нужен!

Он вынул из кассового ящика деньги и отсчитал пятнадцать долларов.

— Вот ваше недельное жалованье. Это — последняя получка. И, пожалуйста, оставьте лавку.

Гнев Морриса уже испарился и в голосе у него звучали теперь грусть и страх перед завтрашним днем.

— Пожалуйста, Моррис, — попросил Фрэнк, — проверьте меня еще раз.

Лицо его вытянулось, глаза смотрели затравленно.

Морриса уже было тронула мольба Фрэнка, но тут он вспомнил про Элен.

— Нет!

Фрэнк посмотрел на седого, несчастного еврея и понял, что хотя у того в глазах блестят слезы, просьбы тут не помогут; он замолчал, повесил передник на крюк и вышел из лавки.

Новая красота ночи вызвала в Элен скорбное ощущение потери. Была уже половина первого; Элен шла по освещенному фонарями парку. Сегодня утром, когда она — в новом платье под своим стареньким пальто — вышла на улицу, душистый запах весны, носившийся в воздухе, вызвал у нее слезы радости, и она почувствовала, что действительно любит Фрэнка. Часом раньше, когда она была еще с Натом Перлом — они зашли выпить в придорожный ресторанчик, а затем он настоял, чтобы поехать на Лонг-Айленд, — Элен все время думала о Фрэнке и нетерпеливо ждала встречи с ним.

Нат это был Нат. Сегодня он превзошел сам себя, он просто излучал очарование. Он говорил с очарованием и даже был уязвлен с очарованием. Он был такой же, как несколько месяцев назад, когда Элен его в последний раз видела; он припарковал машину у темного берега Лонг-Айлендского залива, произнес несколько очаровательных любезностей, а потом обнял ее и спросил:

— Элен, разве мы можем забыть, как мы были когда-то счастливы?

Она сердито оттолкнула его.

— Это прошло и забыто, — сказала Элен. — И если ты действительно джентельмен, Нат, ты тоже об этом должен забыть. Или тем, что ты со мной переспал, ты купил мое будущее?

— Элен, ну, зачем ты говоришь как чужая? Ради Бога, веди себя по-человечески.

— Я веду себя по-человечески, и я человек, — пожалуйста, не забывай об этом.

— Когда-то мы были добрыми друзьями. Я хочу, чтобы мы и теперь дружили.

— Говоря о дружбе, ты имеешь в виду что-то другое?

— Элен!

— Нет.

Он снова сел на свое место за рулем.

— Почему ты стала такой подозрительной?

— Кое-что изменилось, — сказала Элен. — Ты должен это понять.

— Ну, и на кого ты меня сменила? — спросил Нат мрачно. — На этого макаронника, с которым ты, говорят, гуляешь?

Она ответила ледяным взглядом.

По дороге домой Нат, сообразив, что вел себя не лучшим образом, пытался извиниться за то, что ляпнул в сердцах, но Элен на прощанье лишь бросила короткое: «Пока!» Она рассталась с ним и почувствовала облегчение, хотя ей было горько, что зря потеряла такой хороший вечер.

Беспокоясь, что Фрэнк уже заждался, она почти бежала по гравиевой дорожке, окаймленной кустами сирени, к их излюбленному месту встречи. Уже приближаясь к облюбованной скамейке, она вдруг заволновалась, что Фрэнка не будет; она не могла в это поверить, но когда увидала скамейку, ее кольнула боль разочарования: там был кто-то другой, не Фрэнк.

Неужели он пришел и, не дождавшись, ушел? Непохоже на него: он всегда ее ждал, как бы она ни опаздывала. А уж раз она ему сказала, что должна сообщить кое-что очень важное — ни мало, ни много, что она его действительно любит и абсолютно в том уверена, — так уж и подавно он должен был ее дождаться, чтобы узнать, что она скажет. Она села на скамью, опасаясь, что, не дай Бог, с ним случилось какое-нибудь несчастье.

Место это было пустынное, и сюда редко кто, кроме них, заглядывал; но сейчас, в первый теплый февральский вечер, тут появился народ. На скамье наискосок от Элен в тени ветвей сидели молодой человек и девушка, они слились в поцелуе. Скамейка слева от Элен была пуста, а на скамейке справа под тусклым фонарем спал человек. В него потыкалась носом: кошка, потом она ушла прочь. Человек что-то пробурчал, проснулся, зевнул, посмотрел на Элен заспанными глазами и снова уснул. Молодой человек и девушка наконец кончили целоваться и молча ушли. Элен от души позавидовала этой девушке. А вот она… Ужасно закончить день с таким чувством.

Элен взглянула на часы: было уже начало второго. Ее начал пробирать холод; она встала, потом снова села, решив подождать последние пять минут. В небе гроздьями висели звезды, и свет их, казалось, давил ей на голову. Элен почувствовала себя одинокой; ночь уже не казалась такой чудесной — вернее, это была, конечно, чудесная ночь, но вся ее красота пропадала для Элен. Она устала ждать — ждать без толку.

Перед ней остановился какой-то мужчина — грузный, грязный; от него пахло спиртным. У Элен екнуло сердце, она поднялась.

Мужчина приподнял шляпу и сиплым голосом сказал:

— Не бойтесь, Элен. Я, в общем, отличный парень, сын полисмена. Да вы меня, небось, помните. Меня зовут Уорд Миногью, мы с вами учились в одной школе. Мой старик еще меня как-то выдрал из-за девчонки.

Хотя Элен много лет не видела Уорда, она его теперь узнала; и она вспомнила, как когда-то избил его отец за то, что Уорд следом за какой-то девочкой ворвался в женский туалет. Инстинктивно Элен вскинула руку, защищаясь. Она подавила в себе крик, боясь, что если начнет кричать, он может броситься на нее. «Как глупо сидеть и ждать этого», — подумала она.