Поморский капитан - Страница 2
Полуминутная заминка у шведов закончилась, и клин помчался дальше на стрелецкое укрепление.
Бросив пищаль, Степан схватился за бердыш, перехватив его покрепче. К пищали он всегда относился как к ненадежному оружию. Прежде, до поступления в стрелецкое войско, никогда не приходилось Степану стрелять из этой штуковины. Откуда пищали в Поморье? В Кеми – родном селении Степана и Лаврентия пищали не было ни у кого – только холодное оружие.
Бердыш – тот же топор, только с длинной рукояткой и широким лезвием. А какой мужчина не умеет владеть топором?
Шведы налетели на укрепление. Перепрыгнуть поставленные ребром телеги они не смогли, да и опасно было – за телегами их ждали стрельцы с копьями, саблями и бердышами. Поэтому бились конями о телеги, пытаясь растащить их в разные стороны. Другие пиками пытались достать стрельцов.
Степан с Лаврентием, отчаянно размахивая бердышами, отбивались от двух шведских всадников. Бой кипел вокруг них, слышались крики, звон сталкивающегося оружия, ржание раненых лошадей.
Сколько это продолжалось, никто потом сказать не мог. Казалось, что – бесконечность. Отбить вражеский удар, нанести свой. Отбить – нанести. Пот заливает лоб, от напряжения нечем дышать.
Острая пика распорола широкий рукав кафтана. Застряв в толстом сукне, пика потащила Степана вниз, он оступился и едва не упал. Швед перегнулся вперед, и уже занес над головой зажатую в другой руке саблю, когда подоспел Лаврентий – бердышом он заслонил беззащитную спину своего друга.
В какое-то время враги неожиданно отъехали обратно, и в бою наступила передышка. Степан оглянулся вокруг – среди стрельцов было много раненых. Все-таки пики у шведов длинные, и не все удары можно отбить. Боярский сын Василий прижимал окровавленный платок к своему лицу – острие пики прошло по касательной и распороло щеку. Рана не опасная, но шрам останется на всю жизнь, а при ангельской внешности Василия Прончищева это было обидно.
Хотя думать о будущем было нелепо: бой был только в самом начале. Уже ясно было, что шведский отряд насчитывает не меньше двухсот всадников, и отступать они отнюдь не собираются. А это означало только одно – стрелецкому заслону предстоит погибнуть полностью.
Правда, благодаря этому русская армия уйдет невредимой в сторону Новгорода, под защиту крепостных стен. Но Степан с Лаврентием и их товарищи уже этого не узнают…
Воспользовавшись передышкой, стрельцы вновь принялись заряжать пищали. Все-таки пищальный бой способен нанести большой урон наступавшим. На зеленой траве в ста аршинах перед заслоном остались лежать два десятка убитых и раненых шведов.
Сотенный Василий уже не командовал – не мог говорить из-за раны в щеке. Но теперь тактика была ясна уже всем: успеть зарядить пищали и дать еще залп, который, может быть, остановит врага еще на какое-то время. А что потом? Потом – ясно, что…
Зарядив оружие, в ожидании следующей атаки, стрельцы запели «Святый Боже» – они готовились принять смерть в бою. Начал один, потом подхватили соседи по строю, а затем уже запели все, и нестройное, но мощное пение сотни мужских голосов разнеслось над Наровой.
– «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас»…
Шведы снова пошли в атаку. Развернули строй и поскакали на укрепление с еще бо́льшим, чем прежде, остервенением. У них тоже были погибшие и раненые, они тоже шли на смерть.
Грохнул пищальный залп, все вокруг снова заволокло удушливым пороховым дымом. Опять заржали лошади и дико закричали упавшие с коней раненые и умирающие.
Теперь уже схватка у телег оказалась короткой: всадникам удалось растащить телеги в двух местах, и поток конных шведов хлынул в образовавшиеся бреши.
Защищать укрепление больше не имело смысла – не стало фронта, враги были теперь повсюду. Единственным спасением оставалось бегство. Но куда? Степан с Лаврентием уже заранее успели решить этот вопрос – прыгать с высокого берега к Нарове и пытаться переплыть реку. Если получится – на том берегу уже не догонят.
Ударив бердышом крутившегося рядом всадника, Степан бросился к берегу. Краем глаза он увидел, что рядом бежит Лаврентий и кто-то еще, а основная масса стрельцов устремилась в противоположном направлении – в сторону леса. А что еще оставалось людям, не умеющим плавать? Лес – это привычное укрытие, а глубокая полноводная река – верная гибель.
Для помора же водная стихия – родной дом. С самого детства Степан учился хорошо плавать. В Белом море вода почти всегда холодная, особенно не поплаваешь, но рядом с домом была речка – там и учился. А потом умение плавать много раз пригождалось и в море: когда нужно было вытаскивать коч[1] на берег и когда однажды судно село на камни возле Груманта[2]. Ох, и ледяная же вода была в тех местах!
Да и что это за помор, который боится воды? Спрыгнув с высокого берега, Степан увидел, что до реки еще аршин пятьдесят, а сзади слышались топот коней и голоса преследователей. Шведы толпились над обрывом, решая, стоит ли догонять беглецов…
К реке они бежали втроем: Степан с Лаврентием и боярский сын Василий – тоже мастер плавать. Но он неудачно прыгнул и подвернул ногу, так что пришлось подхватить его под мышки и тащить к воде волоком.
– Доплыть-то сможешь? – задыхаясь от боя и бега, хрипло спросил Лаврентий своего командира-ровесника. – В воде полегче будет, нога там не нужна.
Но до воды они не добежали, потому что шведы решили все-таки догнать русских и взять в плен. Ватага вражеских воинов попрыгала следом за беглецами, и уже скоро окружили их, повалили на песчаный берег, наставили пики.
Берега Наровы были сплошь усеяны кустами черной смородины. Все время, пока стояли тут лагерем под крепостью Нарвой, стрельцы ходили на берег лакомиться ягодой. Между собой друзья-поморы так и называли это место: сиестер-йокки – смородиновая река. Вот и теперь, стоило Степану открыть глаза после удара сзади по голове, он увидел перед собой смородиновый куст.
Он лежал на мокром после дождя песке и испытывал острое чувство обиды. Он бы добежал до воды и успел переплыть реку, его бы не догнали. И Лаврентия бы не догнали. Куда там тяжеловооруженным шведским солдатам угнаться в воде за двумя поморскими парнями? Да никогда бы не догнали!
Но ведь и нельзя же было бросать сотенного Василия? Нехорошо бы получилось. Человек храбро сражался, потом подвернул ногу, а свои же товарищи его бросили? Нет, не годится…
Зато теперь все трое оказались в плену. А плен – дело невеселое.
В том, что плен – невеселое дело, друзья убедились уже очень скоро. Когда, подгоняемые ударами древков пик, они вновь выбрались наверх и вытащили боярского сына, оказалось, что к тому времени шведам удалось взять в плен еще семерых стрельцов.
Всех десятерых пленников окружили всадники и быстро погнали в сторону Нарвы. Хоть Василий и был нетяжел, но волочить его на себе было несподручно, так что пленники менялись, таща сотника попарно.
Подняв на Степана голубые детские глаза, Василий невнятно из-за раненой щеки произнес:
– За то, что не бросили меня на берегу – спасибо. Вернемся в Москву, будете награждены за службу.
«Ты еще вернись теперь в Москву, – подумал про себя Степан. – Боюсь, долго ждать боярской награды придется».
К тому же его резанули слова «за службу». Когда они с Лаврентием подхватили Василия под руки, они меньше всего думали о службе. Сделали это не потому, что Василий – сотник или боярский сын, а потому, что он был их боевой товарищ.
И вообще – при чем тут награда? Разве помощь человеку в беде требует какой-то награды?
Кроме того, Степан вообще не чувствовал себя ниже боярского сына. Да, Василий оказался хорошим сотником и храбро сражался в боях, но чем он лучше других людей? Тем, что он сын родовитого боярина? Род Прончищевых действительно славится стариной и знатностью. За то время, что они с Лаврентием пришли на Русь из Поморья, Степан успел заметить, что здесь люди придают большое значение родовитости. Тот, кто родом или должностью ниже, называет себя холопом, хотя холопом конечно же не является. Старший-боярин называет младшего-дворянина или служилого уменьшительным именем, и ему не стыдно: оба считают такое нормальным…