Помилование - Страница 37
Сначала сняли у нее со спины мешок, потом ощупали карманы пиджака. Оружия не нашли. Хотя, если подумать, шпиону оружие и не нужно. Так даже безопасней. Мария Тереза обыску не противилась и не пререкалась. Решила спокойно ждать - отведут, разберутся.
- Давай, Кармен, ступай впереди меня, - приказал начальник караула. Там тебе Хосе, там тебе Зух, там тебе и святой дух.
Мария Тереза, свернув от Чернявки не в ту сторону, попала в полк тяжелой артиллерии. Уполномоченный особого отдела находился в другой части, и никто девушку не допрашивал. До рассвета она просидела в землянке под охраной. Уполномоченный вернулся только утром. Мария Тереза все подробно рассказала ему: и как в Испании жила, и как, уже в Подлипках, во второй раз осиротела, и про первую свою любовь, и про то, как Любомир очертя голову приехал ночью на бронетранспортере, и про свадьбу их без венчания, и даже про капитана Казарина с бабушкой Федорой не забыла, упомянула и их. Видавший виды чекист сразу понял, что ничего подозрительного в этой девушке нет, - бесприютная душа мыкается в простодушной своей надежде. Он взял в ладонь комсомольский билет, удостоверение МОПРа, значок Красного Креста.
- За то, что сберегла это, спасибо, камарадо, - улыбнулся он. - Ты настоящая комсомолка. Коли есть желание в армии остаться, дело таким найдется.
- Желание-то есть, камарадо. Только я вместе с мужем воевать должна.
- Капитана Казарина я знаю. Найдешь его, отдай ему вот это. - Он написал на блокноте несколько слов, вырвал листок и протянул девушке. Потом объяснил, в какой стороне искать хозяйство Казарина. Мария Тереза ждала, не скажет ли он что-нибудь и про Зуха, но он ничего не сказал.
Марию Терезу хорошенько накормили, дали на дорогу хлеба, ломоть сала и большой кусок сахара. Навьючив ставший еще тяжелее мешок, около полудня она снова вышла в путь - и опять на Чернявку
* * *
В первый раз похоронная команда принялась за свою основную работу. Чуть забрезжил день, на краю большой четырехугольной поляны, покрытой жухлой травой, меж дубом и высохшей осиной начали рыть продолговатую, больше метра шириной, яму. Все семь человек команды были пожилые мужики или нестроевики с увечьями. Они даже толком не знали, кому роют эту могилу. Кому бы ни было, служба невеселая. Работали молча, не поднимая головы. Многих, оставшихся на поле боя, схоронят они завтра. Но там хоть известно, за что покойник жизнь отдал. А тут за что?
Земля была камениста. Работа не спорилась. Выкопав на две-три лопаты в глубину, наткнулись на толстый корень дуба. Солдат без большого пальца на правой руке вырубил его топором, вытащил из земли и отбросил в сторону. Но рубить было неловко, топор шел вкось и оставшийся в земле корень торчал из края могилы на пядь.
- Торчок-то сруби, - сказал самый среди них пожилой.
- Не боись, хоть двумя руками уцепится - с того света не вылезет, отмахнулся Беспалый и отбросил топор.
Когда яма была готова, команда прислонила лопаты к дубу и ушла. Распахнутая настежь могила осталась ждать вечного своего обитателя.
* * *
Только взошло солнце, в лесу началась обычная жизнь. Кто свое оружие проверяет, кто пуговицу к одежде пришивает, а кто-то заводит мотор. Исходят паром большие котлы на лужайке. В землянке связи пищат аппараты Морзе, бегут по телефонным проводам новые приказы. Командиры взводов обходят с проверкой шалаши и палатки. Но, при обыденности утренних хлопот, во всем чувствовалась напряженность. Уже близко дыхание боя.
Леня Ласточкин, вставши ото сна, в точности, как и думал Байназаров, первым делом протер кулаками свои голубые глаза. Осторожными шагами, чтобы не шуршать настеленной сухой травой и не разбудить приятеля, вернувшегося в шалаш только перед рассветом, он вышел на улицу. Накренил каску, служившую умывальником, плеснул воды в ладонь, вроде бы помыл руки, мокрыми пальцами провел по лицу. Но, как обычно - широко, от уха до уха, беспечно, словно во всем мире ни беды, ни горести, - не улыбнулся. Уж не настолько блаженный человек Леонид Ласточкин, чтобы и в этот день на весь мир смотреть так легкомысленно. Когда вчера приятель пришел и рассказал о случившемся, он подумал: "В худшую из бед попал Янтимер - в самую нелепую. На безвинного грех". Вздыхать, выражать приятелю сочувствие он не решился - только соль на рану сыпать. Напротив, чтобы внушить другу, что, дескать, не так все страшно, чуть не всю ночь напролет притворялся спящим, порою даже всхрапывал и причмокивал губами. Ненадолго только задремал, когда увидел сон про птиц, превратившихся в девушек. Славный был сон! В красную сатиновую косоворотку и в черные сапоги - во все, о чем мечтал с детства, оделся Леня в этом сне. О штанах он в детстве как-то специально не мечтал. Потому и во сне, ничтоже сумняшеся, расхаживал без штанов.
Пойти, как обычно, бросить взгляд в овражек, где хранились бочки с горючим, обежать с проверкой вверенную им боевую технику, Ласточкин нынче не торопился. Взял на двоих котелок и пошел на кухню. Сегодня была не жидкая баланда, а густая пшенная каша с маслом. Повар зачерпнул, поглубже забираясь большой поварешкой на длинной ручке, со дна вывернул. Но щедрая порция Леню Ласточкина не обрадовала. Неутешительная примета. Дела пойдут тяжелые, так пусть хоть все наедятся досыта, - означало это.
Когда Ласточкин вернулся, Янтимер уже встал и умывался из каски.
- Вот, каши принес - одно масло, - сообщил Леня, не ради хвастовства, просто так.
Байназаров и слова в ответ не сказал. Ели молча, нехотя, будто неволей. Вокруг все та же суета - не больше, не меньше обычного. Вот и семь наступило. Пошел восьмой. Какая-то обнадеживающая тишина вроде забрезжила в утреннем воздухе. Может, что-то изменилось за ночь? Байназаров то и дело смотрит на часы. Семь часов и пятнадцать минут. Двадцать... Двадцать пять. Еще бы пять минут вытерпело время, пять минут... Тогда, возможно, и пронесет стороной. Пять минут еще время вытерпело. Тридцать минут кряду комиссар Арсений Данилович Зубков, словно бы своими руками, держал безжалостную стрелку, не пуская вперед. На большее силы не хватило...
Вздымая палые листья, стремглав бежал сержант Демьянов: