Полюса притяжения (СИ) - Страница 6

— Представь, как солнце отражается от ее поверхности. Это, должно быть, очень-очень красиво. Луна сверкает, словно бриллиант. Настолько мощно, что преодолевает сотни тысяч километров и дарит этот чудесный свет нам.

Ее голос обрывается. Остается лишь теплое прерывистое дыхание, от которого у Дениса по коже ползет дрожь.

Поворачиваясь к девушке, он без какой-либо предварительной моральной подготовки притягивает ее за талию к себе вплотную, разрушая все ее наивные ожидания. Смотрит сначала на губы. Затем, проверяя реакцию, поднимается к глазам. То, что подсознательно она согласна, чувствует. А вот готова ли?

Медлит, давая ей возможность привыкнуть к контакту с его телом. Знает, что и это для нее ново.

В глазах Яны отражается шок. Ее ресницы начинают дробно и разлаженно трепетать. Дыхание стремительно ускоряется. По щекам и скулам ползет румянец.

Вокруг них плотными потоками несется гомон людских голосов и прочий ресторанный шум. Но он внезапно словно глохнет. Слышит лишь стук собственного сердца. Оно отбивает внутри него гулкий и частый ритм.

Склоняется к Шахиной ниже. Касается лбом ее переносицы. Прикрывает глаза. Вдыхает ее запах. Знакомится с ним, с теплотой и нежностью ее кожи. Ощущает, какая она, Янка, кипучая, трескучая, крайне чувствительная.

Потерянная во всех этих ощущениях, еще не знающая, как дать им выход. Она не понимает, что должна делать, чтобы ослабить бушующее внутри нее пламя. Но, закрывая глаза, доверяется, готовая пережить с ним любой ураган.

Губы Дениса скользят по щеке девушки к губам. Она вздрагивает, вцепляется в его предплечье руками, замирает, покрывается мурашками.

А потом… Звонит Янкин телефон, и ее будто штормовой волной размывает. Она отстраняется. Извлекая из брюк смартфон, смотрит на дисплей и задыхается в панике.

— Мне срочно нужно домой. Очень срочно!

На протяжении всего обратного пути между ними сохраняется гнетущая тишина. В тот момент все их национальные и этнические различия, их очевидная полярность встают между ними. Разделяют, словно Берлинская стена.

Яна не смеет даже смотреть на Рагнарина.

Скупые и какие-то по-особенному горькие слезы обжигают ресницы, но она упрямо смахивает их и, давясь переживаниями, смотрит в окно.

Страх сминает ее смелый энергичный дух. Знобит. Ходуном ходят на коленях сжимающие смартфон руки.

Почему отец звонит так поздно? Что она ему скажет? Как объяснит, почему не отвечала?

Третий звонок.

Стискивая телефон, умоляет его заглохнуть. Но мелодия стихает и через несколько минут вновь возобновляется.

— Может, объяснишь, что происходит? — Рагнарин ловит ее за локоть, не давая добраться до подъезда. Смотрит, очевидно, пытаясь хоть что-нибудь понять. — Кто звонит? И почему ты так реагируешь?

Яна тяжело и прерывисто выдыхает. Не в силах выдавить из себя ни слова, потерянно мотает головой. Все слова и чувства заблокированы в груди, будто зажаты тисками.

Ничего не получится. Ничего.

Все, что ей удается уронить — вздох горького сожаления. Смотрит в прищуренные глаза Рагнарина с острой душевной нуждой. Ищет в их теплой темноте свое отражение.

«Видишь?»

«Чувствуешь?»

Нет. Он не впускает ее.

— Ты не поймешь. Ты уже меня отталкиваешь… А я сейчас не могу говорить. Правда, очень нужно домой.

Ему все это не нравится. Ее поведение действительно не поддается доступным его пониманию логическим объяснениям. А Рагнарин, по факту, не терпит иррациональных поступков.

— В двух словах? — дает ей последний шанс.

Она жмурится и вновь мотает головой.

— Прости.

Вырывая руку, торопливо направляется к подъезду.

Он уходит. А она на полпути разворачивается. Смотрит ему в спину.

«Неужели это конец?»

«Нет же…»

Отчаянное сопротивление перекраивает дыхание. Залитое кровью сердце, будто на амбразуру, упорно и самоотверженно толкается между ребер. По спине слетает ледяной озноб.

Сдаться? Позволить ему уйти?

Осознает, что больше Рагнарин не придет. Не позвонит.

Чувствует.

Холодно. По коже волна за волной прокатывается муторная дрожь.

Не хватает смелости. Не хватает слов. Не хватает сил. Не хватает опыта.

Не хватает…

Душа трещит, не справляясь с необъятной мощью разыгравшегося внутри нее сражения любви и воспитания.

«Любви…

«…и воспитания…»

«… любви…»

Она же понимает, насколько Рагнарин горделивый. Это не напускная, искусно взращенная общественным положением и статусом, манера поведения. Это выдержанное внутреннее качество.

Он уходит спокойно и уверенно. Не оборачиваясь.

Сердце Яны разлетается на осколки. В порыве самого высокого скачка душевной агонии она находит в себе силы двигаться. Рисует шагами кривую в неизвестность. Интуитивно ощущает необходимость оставить Рагнарину какие-то крючки, за которые он бы зацепился и не смог не вернуться.

Окрикивает.

Он останавливается. Но не оборачивается. Медлит. Мучительно медлит.

Когда же все-таки разворачивается, Шахина уже по инерции налетает на него. Тянется на носочках. Обвивает руками шею. Прижимается изо всех сил.

Губами к губам.

И когда небо обрушивается на землю, они проваливаются просто под лед. Чувства, вырываясь из плена разума и осознанности, разлетаются вокруг них. Захватывают. Кружат их в сумасшедшем водовороте.

А ведь это даже не поцелуй.

Чувственный напор плоти. Отчаянный. Болезненный. Судорожный. Трепетный. Передающий Рагнарину мощный эмоциональный поток. Именно он, словно ураганный ветер, на одно мгновение сметает все его непоколебимые взгляды и принципы. Размазывает его природную холодную стойкость. Взрывает изнутри.

Но стоит ему тронуть руками талию девушки, она отрывается. Замирает на расстоянии дыхания, пробираясь внутрь него умоляющим взглядом. Настолько пронзительным, что оттолкнуть его Рагнарин не способен.

Не отражает. Принимает.

Она уходит. Но не отпускает.

Расстояние растягивает связывающую их нить притяжения, но не разрывает.

Рагнарин стоит, словно примерзший к тротуару. Слушает, как гулкими ударами, выбивая ребра, отходит сердце. И понимает, что ни хрена в его жизни уже не будет прежним.

Ее метания по квартире со стороны, вероятно, выглядят лихорадочно. Разбросав в прихожей обувь, она несется в гостиную. Сваливает на диван пальто. Кофточку стягивает по пути в ванную. Накрывает плечи банным халатом, машинально стягивает полы, переплетает пояс. Умыв лицо горячей водой, оборачивает полотенцем волосы. Вернувшись в гостиную, дает себе двухсекундную передышку.

Набирает отца по видеосвязи.

Он оглядывает ее внимательнее, чем обычно, прежде чем Яна успевает с выверенно-медленными интонациями пояснить, что, ощутив сезонную слабость, долго принимала ванну.

Мехмед недовольно поджимает губы, но, к облегчению дочери, покровительственно принимает ее объяснения.

— Что-то случилось, папа? Почему ты звонишь так поздно? У вас же все хорошо? Как здоровье? С мамой все в порядке? С тобой? — разговаривая на турецком, впервые чувствует себя кем-то другим.

Не собой.

Даже голос наполнен какими-то неосознанными подобострастными нотками. Льстит отцовской гордости. Пытается угодить поведением.

Для этой турецкой девочки Рагнарин чужой, далекий и недосягаемый. Нереальный.

— Что за вопросы, дочка? Аллах, Аллах! Я что, не могу позвонить своему ребенку? — прищелкивает языком Мехмед, но, видя ее беспокойство, значительно добреет. — После ужина пришлось возвращаться в пекарню. Сломались сразу две печи. Провозился с рабочими несколько часов. Пришел домой, сердце растревожилось. Думаю, дай позвоню дочке, узнаю, все ли у нее хорошо?

— Ах, как прискорбно, отец! Пусть Аллах помогает.

— Спасибо, дочка. Уже все починили.