Полынь (СИ) - Страница 4
Он взмахнул веточкой:
- Хэй, давай, Остроухий!
А потом Руфин страшно закричал. Потому что пропал свет, и не стало воздуха. Что-то большое и тяжёлое ударило по затылку. Земля ушла из-под ног, и во рту стало горько от желчи.
Он не знал, что его заворачивают в богатый шёлковый ковёр. Алый, под цвет его наряда. Потом его перекинули поперёк седла с серебряной насечкой. И кони помчались прочь от родного дома.
Он не знал этого. Он был без сознания. А кудри его потемнели от крови.
___________________
Туранга, турангил – пустынный тополь. Растёт у самой воды в оазисах. Почти не даёт тени.
Тугаи – непроходимые заросли. Обычно бывают у рек, но иногда и прямо в пустыне, если вода залегает неглубоко под землёй.
Шад – повелитель. Слово было нахально упёрто у Семёновой из «Волкодава»
Ахалтеке, теке – очень древняя порода лошадей. Сейчас их уже практически не осталось. Очень дорого ценились во все времена.
Нукеры – головорезы. Как правило отряд из десятка-другого состоял при любой мало-мальски важной персоне на востоке. Безжалостны и абсолютно преданы хозяину.
Красный Дом – в Средней Азии - дом терпимости.
Кауши, кавуши – обувь без задников, с высоко загнутыми носами.
3. Где ты, небо?
Если бы Руфин оказался в преисподней, он бы меньше испугался.
А впрочем, он поначалу и решил для себя, что он в преисподней. Что-то похожее на склеп, у полуразрушенной стены горит костёр. А на нём громадный котёл. Старики говорили, что в таких грешников бесы варят. Грубые голоса вдали, там - у костра. Тёмные тени – бесы. Руфин попытался приподняться. К нему метнулась самая страшная тень. Он закаменел от страха.
- А-а-а, очнулся, сладкий? – Красная в отсветах костра рука потянулась к нему, схватила за ворот. – Узнаёшь?
Он узнал глаза. С густыми ресницами, как у отца, с бездонной чернотой, с синеватыми белками. С волчьим взглядом.
Ещё зимой они столкнулись на тропинке у колодца.
- Привет тебе, певун! – Сильная рука крепко держит поводья горячего скакуна.
Он тогда не понравился Руфину. И он опустил глаза и обошёл всадника молча.
И тогда всадник хохотнул:
- Жди сватов, красавец!
Он не понравился отцу. Отец даже в дом не пустил наглеца, не повёл и бровью, услышав, как звякнул оземь тяжёлый кошель с серебром. Нет.
Нет и нет! Он никогда не поедет в те места, где, прикрываясь волей Богов, плохо относятся к женщине.
Где его сына запрут в золотую клетку.
И теперь Руфин думал, что лучше бы ему очнуться в настоящем аду.
Руфин сжался от ужаса. Это заметили:
- Послушай, а он не припадочный?
- Никак нет, господин. Я про всё вызнал. Он у Саббаха был в учениках. Учился грамоте и письму, игре на лютне.
- Спасибо придурку Саббаху. Вот только лютня ему теперь ни к чему! – И дьявол рассмеялся.
Руфина колотило от ужаса. О Боги пресветлые! призовите меня в покои ваши.
От страха затошнило.
Тяжёлая рука схватила за ворот. Приподняли, тряхнули, как котёнка. В нос ударил винный перегар:
- Вставай, паскудина! Хватит овечку из себя строить! Брачное ложе готово!
Он хохотал и кривлялся. Бил, горя лютой ненавистью. Макнул в ведро с водой головой и держал, не давая вырваться захлёбывающемуся в ледяной колодезной воде пленнику. Снова бил. Неизвестно за что.
На сто лет вперёд…
***
Где была ночь? Где был день? Всё слилось в ужас и боль.
Море боли…
Ночами напролёт он терзал мальчика. Пьяный, безобразный, похотливый. Жестокий. Он терзал, вколачивая хрупкое тело в дорогие ковры. Бил. Снова брал истекающего кровью мальчишку. Бил не глядя, во что ни попадя. Мольбы и слёзы лишь ярили насильника, и он хватался за кнут. Он топтал сапогами с подковами. Он вытирал пыль со своих сапог роскошными волосами пленника. Плевал в осквернённое корчащееся тело. Он бил ногами в лицо, если видел слёзы в громадных синих глазах. Губы у маленького мученика уже не заживали.
Он говорил такие подлые слова, каких Руфин отродясь не слыхал. Он не понимал этих слов. Не понимал, за что его так называют. Только чувствовал, что это подлые и грязные слова…
Это по ночам.
А днём его душу изничтожал лекарь. Учёный человек. Святой человек. Монах.
Смирение.
Послушание.
Смирение.
Послушание.
Подчинение.
Почитание.
Глаза отрока всегда долу – учил.
Уши отрока всегда открыты к пожеланиям господина – учил.
С него содрали его наряд. И швырнули его в огонь. А Руфину кинули изодранную женскую рубашку и тряпичные чувяки.
- Скромность и послушание – украшение отрока. Вера в Богов – украшение отрока. Молись, молись, молись!
И он взмолился:
- Боги! призовите к себе!
И святой человек бил крупными янтарными чётками строптивца. По губам, разбитыми сапогами его духовного сына:
- Богам нельзя досаждать просьбами, невежа! Богам должно лишь возносить благодарственные молитвы!
А ещё их можно восхвалять.
- У Богов тысячи имён и все они в превосходных степенях. Их придумали, чтобы возносить их величие… - Закатывал набожные глаза набожный монах, колдуя по утрам над истерзанным телом мальчика.
- Какой же ты бесчувственный. Я тебя учу-учу, а ты даже не поблагодаришь. Мне с тобой, грязной потаскушкой, и говорить-то зазорно, а не то, что лечить тебя. Я снисхожу к тебе с милостью лишь потому, что мой духовный сын просил меня. Благодари, тварь!
- Благодарю, - еле шевелил разбитыми губами Руфин.
- Да не так, невежа! – Сердился святой человек. – Повторяй!
Сухонький кулачек ткнулся в бок. Руфин дёрнулся от боли, застонал.
- Благодарю вас, Боги, что хозяин мой взял меня в свой дом. Благодарю вас, Боги, что святой человек касается моего скверного тела, что он учит меня приличиям и послушанию. Повторяй!
И Руфин, глотая кровь и слёзы, послушно повторял чужие слова.
Пока однажды утром он не остался лежать на залитом кровью ковре. Просто не сумел встать. Синие глаза закатились, а лицо посерело. И слуги не решались подойти к умирающему мальчику – хозяин обещал лично запороть насмерть любого, кто посмеет помочь мальчишке…
Его спасли жёны хозяина.
Все дворы в богатых домах на юге устроены одинаково – все они крытые, - слишком много солнца вокруг. Лишь над очагом в кухне был круг в крыше двора. И мечущемуся в горячке Руфину казалось, что его заперли в склепе, в котором вот-вот заделают последнее отверстие.
Да и поскорее бы похоронили осквернённое тело и истерзанную душу юного певуна…
***
Но и в несчастье, оказывается, можно было найти счастье.
Именно счастье, что хозяин Байирр иногда надолго уезжал. Их род издавна торговал лошадьми. Всегда были богачами. Байирр наследовал дело отца, которого в прошлом году убили где-то на севере. По словам жён хозяина, отец Байирра был ещё даже алчнее и безжалостнее сына.
Женщины вообще многое поведали измученному мальчику. Что украли Руфина потому, что его отец так резко отказал Байирру и тот затаил обиду на несговорчивого старика. Что детей у Байирра нет, потому, что он мальчиков предпочитает жёнам.
Женщины научили его немного утаить масла и подготовиться к приходу господина. Раскрыли мальчику некоторые секреты, как сделать соитие менее болезненным. Руфин заливался стыдом от таких разговоров.
Еще было счастьем то, что жёны не приняли мальчика, как соперника. Как подругу приняли. Или младшего братишку. Не расспрашивали. Помогали. Выхаживали.
- Ничего, притерпится, - утешала старшая.
- Боги милостивы, - вздыхала средняя.
- Они не оставят тебя, - поддакивала младшая.
По утрам они помогали дойти до бассейна с тёплой водой и осторожно обмывали израненное тело. Мазали мазями исполосованные кнутом спину и бёдра. Старшая, Асия, очень ловко умела вправлять вывихнутые пальчики. Средняя таскала с женской половины в широких рукавах конфеты и фрукты для Руфина. Младшая, Эйя, осторожно меняла повязки. И говорили-говорили-говорили… рассказывали обо всём на свете.