Полынь (СИ) - Страница 14

Сложно разжать стиснутые зубы. Трудно влить тёплое молоко в пересохшее горло. Трудно держать корчащееся от боли тело. Сложно спрятать костерок, когда враг так близко. Но нужен чай. Нужно дать отвар из маковых головок, чтобы боль отпустила. Мак поможет уснуть измученному юнцу. Нужна горячая вода, чтобы смыть пену с посиневших губ. Выживет ли? Что сказать хозяину молодому и старому на пороге предвечного Неба?

***

Мечется душа. Ищет пресветлых Богов, чтобы припасть к белым ногам их. Все знают, что Боги живут в Небесах предвечных высоких. За седьмыми Небесами, над самым Раем, стоит их трон незыблемо. И грамотный знает. И неграмотный. И простой пахарь. И жрица Треждывеличайшей. А мятежная душа мечется. Как просить Богов, чтобы они склонили головы к молящему? Как рассказать, чтобы поняли Боги, что нет в мире подлунном никого, кто был бы нужен певуну? Никого, кроме мужчины с самыми шелковыми ресницами шириной в палец? Поймут ли?

Душно. Душно. Больно. Почему небо – чёрное? Почему луны нет? Кто звёзды яркие украл? Пить. Пить. Пить.

Два раза вставало солнце, и три раза выплывал на бархат неба месяц. А мальчик так и не открыл глаз. Нукеры сели на совет.

- Мы должны идти.

- Должны.

- Младший хозяин ждёт.

- Ждёт.

- Утром выйдем.

- Утром.

- Рохбор с певуном останется. Если не вернёмся, отвезёшь в Мароканду, в дом. Псом у ног ляжешь. На всю жизнь тенью станешь.

Мечется во тьме мальчик. Больно ему. Телу больно. А душа горит – в сто тысяч раз больнее чистой душе от невольного предательства.

Легкие ветры подхватили чистую душу, отнесли к порогу предвечного Неба. Услышали Боги плач израненной души певуна. Склонили мудрые головы перед болью красивого юноши. Прошлась белым лебяжьим крылом Пресветлая Мать по почерневшему от муки лицу. Живой водой промыла чистейшие сапфиры глаз. Опустил свою тяжёлую длань Отец Нерожденных, согрел в горсти слабое сердце. Омыли Братья Ветры лёгкие ноги, перевеяли русый шёлк волос. Слетел с плеча Триждывеличайшей хумаюн*, закапали хрустальные слёзы, закрылись раны мальчика. Само Небо опустилось к изголовью певуна. Легонько коснулось высокого чистого лба поцелуем. Вернуло жемчужную душу страдальца в бренное тело.

____________

Хусейне - виноград "дамские пальчики" 

Чораз - очень крупный чёрный виноград (особо крупные виноградины иногда бывают размером со сливу) 

Лайли - винный сорт винограда. Очень душистый. 

Лёсс - плодородная земля. Пересохшая земля крошится в тончайшую тонкодисперсную пыль. На лёссовых землях растут самый лучший ячмень и самый вкусный рис. 

Ферула - пустынный эфемероид. Немного похож на европейский борщевик. Молодые растения съдобны. Корень считается у степняков слабеньким противоядием (сама как-то лечилась от скорпионьего жала) 

Хумаюн - птица счастья. В европейской традиции - феникс. У славян назывался гамаюном. 

9.В плену.

Не раз за эти дни брался за кнут Байирр. Дни шли. А он всё так же стоял перед израненным, усталым и истерзанным человеком. Кебет молчал. Кусал губы, когда били. Когда жгли. Иногда пленник кричал от боли. Иногда давился кровью. Но всё чаще ник в руках палачей, так и не сказав ничего занятного.

- Где он? Куда ты спрятал его?

Короткий свист. Кнут вспарывает ссохшуюся кровавую корку на спине. Течёт алая кровь по смуглой коже. Молчит несчастный пленник. Не может кричать – сил нет. Даже на хрип уже сил не осталось. Вздрагивает всем телом от обжигающего объятья кнута из воловьей кожи. Молчит, глотает слёзы бессилия и унижения. Связанные запястья ободраны колючей верёвкой. Волосы слиплись от крови и пота.

- Где он?

Лишь вздёрнутые кверху руки не дают упасть пленнику.

- Где он?

Ноги не держат, и пленник повисает на руках. Незаживающие багровые полосы на запястьях наливаются алым.

- Где он?

Пленник опять никнет. Душа уплывает в предвечную Высь.

Байирр вяло махнул рукой, останавливая палача – что толку, если он забьёт брата насмерть? Не это нужно ему. Щенок нужен… Пусть отольют брата и привяжут снова.

Он расправлялся с огромной костью, как со злейшим врагом. Рвал зубами мясо, грыз хрящ. Где эта тварь?! Где юнец?! Куда брат мог спрятать его?!

О-о, найдёт он его! О-о, кровью умоется пёсий сын! Умирать будет долго! Молить о смерти будет! Языком сапоги вылизывать, волосами землю под ногами подметать! Кебету понравится подарок брата. Байирр подарит братцу столь любимые им синие гляделки щенка. На серебряной тарелочке поднесёт суюнчи! Кебет сто раз пожалеет, что поперёк встал, что брата на худородного променял!

Байирр не находил себе места. Метался по становищу, как волк по клетке. Кебет молчал. Один за другим возвращались посланные в оазисы лазутчики. И не было у них никаких новостей для предателя. Мальчишка как в воду канул. Пропал. Исчез. Байирр начал терять терпение.

Ещё дошёл слух, что святошу поймали на базаре Мароканды, когда он торговался со скупщиком за камни из трона Триждывеличайшей. Байирр зло ухмыльнулся – так по-дурацки попасться! Скот жадный и глупый!

Сыт Байирр – один четверть барана одолел. Ничего, справился. Хмелён Байирр – сладкое вино было в погребах Ауминзы. Целый бурдюк один усидел. И даже не очень пьян. Так, благодушен. Икает, позёвывает. Вот-вот вздремнёт, жар полдневный домаривает. И пока не доморил, надо лечь в юрту – там прохладнее. Проходя мимо пленника, нарочно пнул в почерневший бок.

Кебет дёрнулся от острой боли. Захлебнулся мучительным кашлем.

- Не расскажешь, где мальчишка… - ещё один тычок по сломанным рёбрам, - на ремни порежу. Утром я снова приду, и ты мне всё скажешь.

***

За двадцать пять лет своей жизни Кебет проехал много дорог, крепко сидя в седле. Много стран проехал. Городов и садов, деревень, степей, гор... Он был государственным человеком. Оком государевым. Во всём мог шад Ауминзы положиться на своего вельможу. Были битвы, укрепление городов, наказание непокорных, после которых без сил падал на ковры Кебет. Но были и древние хроники, и тишина покоев, и щебет садов, в которых душой отдыхал Кебет.

Мирный труд земледельца в его роду всегда считался почти забавой, недостойной настоящих людей. Человек должен быть воином. Ибо чем больше воинских доблестей в человеке, тем почтеннее человек. Человек должен быть торговцем. Ибо чем тяжелее сундуки в доме его, тем больших можно пятой придавить. И тем крепче власть всего рода.

Этому Кебета учил отец. Сын послушно, но не без колебаний усваивал поучения.

И порой случалось, что, позабыв отцовы наставления, долговязый, сутуловатый барич завистливо смотрел на крестьян, заскорузлой рукой понукавших ослов, бивших землю острыми мотыгами, блистающими на солнце, увязавших босыми ногами в вязкой, ласковой глине, когда направляют воду на свои поля.

Они жили, осененные спокойным Небом. Им некуда было спешить со своей зеленой, ими выхоленной земли. Их овевали ветры, полные запахами плодов, цветов, ботвы, сырой земли. Вокруг цвели деревья и гряды. Ворковали ручьи или голуби. Играла в радужных струях маринка*. И вся земля, далеко окрест покрытая рядами рисовых чек* и купами садов, вся она была украшена, пробуждена, оплодотворена ударами круглых, сверкающих мотыг. Словно в них скрывалась колдовская сила, какой не было ни в молниеносных ударах сабли, ни в могучих ударах копья, ни в магических боевых кличах, ни в пыльных страницах.

Часто стоял Кебет, разглядывая, удивляясь, как красив на вороном коне простой желтый сыромятный ремень сбруи. Как забавно выглядит осел, весь серый, как мышонок, но с черными ушами, длинными, как у зайца. Как статен старик, царственно шествующий с пастушеской палкой, хотя халат старика обтрепан до колен и на плече распоролся. Как шаловливы и смелы ребята, бегущие, играя, среди лошадей и арб.

И они любили! Крестьяне любили тех, к кому сердце тянулось! Кто светом очей был! Кого они сами себе выбрали! Они смели любить.