Полынь (СИ) - Страница 12

Но армию надо кормить. А ишгаузы уже разорили на сорок дневных переходов всю степь вокруг. Урожая не было – конница вытоптала плодородные поля. Вырубила сады и виноградники на топливо для костров. Вода уходила из пересыхающих колодцев, которые дикари не умели чистить. Арыки и полноводные каналы тоже были уничтожены. Цитадель незыблема. Её не взять ударом в лоб. Осада затягивалась. Держать в повиновении дикую вольницу невозможно. Голодные люди делают глупости. Мадий* – вождь племенного союза ишгаузов, - начал терять терпение.

***

В южной стене цитадели были ворота. Потайные ворота. Мало кто знал о существовании этих ворот. На беду Ауминзы и её шада о тайных воротах Байирру рассказал когда-то отец. Старшего из рода Таллах часто призывал старый шад. Прося совета. Отсрочки долга. Тёмными ночами приходил он во дворец, поворачивая во тьме скрытые рычаги, сделанные искусными инженерами. Старший из рода Таллах надеялся, что старший сын его будет такой же опорой для нового шада.

И Байирр, вспомнив о тайне, поспешил поделиться ею с Мадием. Никто не смеет вставать поперёк воли Байирра. Кебет ещё пожалеет, что посмел заглядеться на собственность старшего брата. Байирр ещё посмотрит, как будет корчиться в цепях братец, когда его нукеры будут один за другим драть худородного и спереди и сзади. Он ещё посмотрит в глаза подлого попирателя заветов предков, когда будет резать ремни со спины щенка… Он… он посмотрит!

Мадий бесстрастно смотрел на мощные укрепления Ауминзы. Вот он взмахнул камчой. И необузданная орда ринулась к стенам цитадели. Ишгаузы текли лавиной. Тучи стрел с тлеющей паклей на концах взлетали молниями. Разили стоящих на крепостных стенах защитников города. Впивались в стены. Балки. Кровли. Запылала крыша Храма Богини Триждывеличайшей. Огонь захлестнул храмовые постройки. По сухим балкам побежал ко дворцу шада… Всё смешалось. Кричали люди, ревели животные. Трещали крыши и своды. Гулко били тараны в окованные медными и железными полосами ворота.

Северная стена цитадели пылала. Взметнулись арканы из сыромятной кожи. Впились в древние стены корявые крючья. На стены полез чёрный рой. Их обливали маслом, пронзали стрелами. Раскраивали черепа топорами и булавами. Сотни и тысячи штурмующих летели с воплем вниз. Но всё новые и новые волны накатывались и откатывались от стен цитадели. Вниз полетели тела защитников крепости.

- Настал твой черёд. – Мадий насмешливо смотрел на нетерпеливо ёрзающего в седле Байирра.

Байирр даже не дождался конца речи ишгауза. Рванул вперёд коня. Три десятка ишгаузов подлетели к южной стене. Байирр уверенно повернул нужные рычаги. Узкие ворота со скрипом распахнулись. Копыта мохноногих степных коников застучали по древним плитам цитадели. Перебив стражу южных больших ворот, ишгаузы, возглавляемые предателем, распахнули ворота настежь. Через эти ворота в цитадель хлынуло всё степное воинство.

Теперь дрались повсюду. В домах и на улицах. Во дворах. На крышах полыхающих домов. Во дворце. Пылающие крыши обрушивались, одинаково погребая под собой и защитников и захватчиков. Три месяца осаждённые защищали свою крепость. Свои жизни. Своих Богов. Которые отвернулись от своих детей. Три месяца отчаянья и тоски. Страха. Но устоять не смогли.

Кочевники покинули разорённую цитадель на третий день. Унося с собой всё, что смогли унести. Выкапывая из дымящихся обломков рухнувших зданий сплавившиеся комки серебра и золота. Плющили драгоценные сосуды. Выковыривали сверкающие камни. Ссорились из-за ценных клинков. Резали бесценных теке на бешбармак*. Гордых вельмож Ауминзы делили по жребию. Шад погиб в пламени своего дворца, предпочтя смерть плену и позору.

Байирр бесился, не в силах дождаться, когда же головорезы Мадия доставят ему брата и райскую птичку, ставшую предметом раздора между братьями. Боясь, что шальная стрела пробила горло младшего брата. Или тяжёлый зубец обрушившейся башни погрёб его под собой. Или он сгорел в пожаре. Лишая тем самым святой мести.

Кебета нашли в угловой башне у Восточных ворот. Тяжело раненный вельможа был полузасыпан обломками рухнувшей стены. Его за ноги выволокли на скользкие от крови плиты улицы. Певуна нигде не было. Ни среди мёртвых. Ни среди живых. От Кебета ничего не удалось добиться. Несмотря на калёное железо и кнут. Руфин как в воду канул. Байирр озверел. Накинул на шею брата аркан и поволок за своим конём.

Благословенный дом предков пылал. Далеко в степи было видно алое зарево. Больно. Что ждёт его среди диких кочевников? Чьим рабом он станет?

Нет, не станет ничьим. Непокорных убивают. Его убьют скоро. Кебет только устало и безразлично прикрыл мутные от боли глаза.

- Будь счастлив, ясноглазый. – Шевельнулись лопнувшие губы. И сомкнулись упрямо.

Скрипели огромные несмазанные колёса. Подпрыгивали на кочках, вязли в песках. Сознание Кебета уплывало. Руфин смеялся колокольчиком.

А пепелище на месте древней всегда цветущей Ауминзы ещё долго дымилось. Унося души защитников крепости прямо к порогу предвечного Неба… Ишгаузы никогда не брали пленных… и им не нужны были рабы.

Тяжело уползала чёрная змея, набившая брюхо. Оставляя чёрный след на жёлтой земле степи. Мадий решил, что никуда не денутся цветущие оазисы древнего Маверронахра*. Он придёт снова. Весной. Дикое войско откочёвывало на зимовку в стылый мелкосопочник.

___________

Арыки - каналы 

Парсанг, фарсанг - персидская мера пути. Равнялся примерно 4,5 км. 

Тельпек - лохматая туркменская папаха. В ней не холодно зимой, и не жарко летом. 

Тюбитейка - квадратная шапочка. Зачастую весьма красиво и дорого вышитая. 

Аркан - верёвка из конского волоса. Для ловли лошадей. Очень прочная и жёсткая. 

Вай дод - чтто-то типа "Караул", "Помогите", "Беда". Когда кричат "Вай дод", значит, случилось что-то действительно страшное. 

Айил - селение кочевых каракалпаков и туркмен. 

Чийя - тростник, камыш. Из неё плели циновки, занавеси, тонкие перегородки в домах, корзины. 

Мадий - реально историческое лицо. Предводитель ишгаузов в 6 веке до н.э. 

Бешбармак - блюдо из отварного тонко раскатанного теста, на конском бульоне, с отварной кониной и сырым репчатым луком. 

8.Яд

Уходили и уходили из домов мужчины. В домах, даже крестьян и ремесленников, появилось оружие. Закрылись лавки, замер базар. На улицах древней Мароканды появилась ночная стража. Не было дождя, и город рано потерял летние краски. Небо выцвело до грязного серого. Рано посыпались пожелтевшие листья. Мир оголился, потускнел. Затих смех. Ветер приносил запах гари. Люди ждали.

И боялись дождаться.

Темна, тепла ночь. Листва ночного сада черна. Тьма под деревьями подобна спекшейся крови.

Над мраком сада сияет серебряное небо, и тонкая струя ручья отсвечивает в ответ небесным светилам, постукивая камушками дна, словно перебирая перламутровые зерна нескончаемых четок.

А в небе, между черными крыльями ветвей, вспыхивают звезды. Меркнут, трепещут, то будто на краю ветвей, то будто в непонятном далеке. И если они далеки, - велики, а если на краю ветвей, - подобны огненным бабочкам.

Душно! Невозможно сидеть в доме. Невозможно спокойно есть, спать. Невозможно взять в руки лютню. Невыносима тяжесть взгляда старого нукера. Снятся ночами чёрные, как беззвёздная ночь, глаза. Руфин метался по саду.

Как он мог оставить Кебета?!

Как посмел бросить человека, который жизнь ему спас?!

Боги, где вы?! Предвечные, не допустите!

Почему нет вестей?

Почему никто ничего не расскажет?!

Боги-Боги! Смилуйтесь!

Неподвижно, сторожко лежали псы у ворот. Большие, свирепые. С круглыми ушами, обрезанными, чтобы слух их был чутче. С хвостами, обрубленными, чтобы шаг их был легче. Но глаза псов тревожно косились на лёгкий топоток, на неясный лепет измученного, мечущегося по дорожкам человека, мешавшего слушать сад.