Полвека без Ивлина Во - Страница 21

А еще скажи им, чтобы не посылали мне столько телеграмм. Телеграммы пишут исключительно историки и бездельники. Никакой безумной спешки нет — вполне можно обойтись письмами. Поскольку за их телеграммы платить приходится мне, я решительно протестую.

Лучшие пожелания успехов в джиу-джитсу.

Ивлин.

Леди Мэри Лайгон [82]

12 ноября 1931 Чагфорд[83]

Очень подавлен. Дождь целый день. Денег нет. Камин дымит. Потолок протекает, посуда оловянная. Кругом одно старье. Патрик по обыкновению пьян. Вчера вечером не закрыл кран на бочке с пивом и затопил весь чулан. Езжу верхом на маленькой лошадке, зовут Вездесущая. Жду не дождусь Святок.

Б[84].

Леди Дороти Лайгон

1 января 1933 Клуб «Джорджтаун» Британская Гвиана[85]

Дорогая Попка,

прошло чуть больше месяца с тех пор, как я покинул Мадресфилд. Сейчас нахожусь от вас в четырех тысячах миль и, о Боже, — совсем в другом мире. Вместо улыбающихся лугов Вустершира и благородной линии Малвернских гор, что так близки моему сердцу, — бескрайние болота вперемежку с девственными лесами, пустыней и горами. Этот клуб — если только его можно назвать клубом, ибо он не имеет ничего общего с величественным спокойствием «Бакс-энд-Панчес», — представляет собой бревенчатую хижину на опушке джунглей. К прогнившему потолку подвешена единственная в помещении масляная лампа, да и света от нее почти нет, так как она обсижена москитами. Стол давным-давно сожран муравьями, и пишу я, стоя на коленях и положив бумагу на пустой бочонок. Вокруг меня продажные чиновники просаживают в карты полученные за день взятки, а несколько торговцев и миссионеров заливают мытарства целебным ромом. Из кромешной тьмы до нас доносятся тамтамы коварных индейцев, стоящих лагерем вокруг города, а также — ритмичный посвист хлыста, которым спившийся плантатор обрабатывает свою чернокожую любовницу.

Есть в клубе и несколько местных жителей. Губернатор — если его можно назвать губернатором — человек до времени состарившийся, его почтенная седая борода никак не вяжется с расстроенным умом. Сюда он попал еще подростком, устроившись в букмекерскую контору. Все его спутники расплатились сполна и с безжалостной желтой лихорадкой, и с куда более безжалостным желтым дьяволом, и теперь губернатор остался в одиночестве. Сидит в углу и механически раскладывает сальными картами пасьянс, который никогда не сойдется, ибо много лет назад какой-то португальский искатель приключений выкрал из колоды трефовую тройку — она понадобилась ему для игры в покер. Британский флаг, слава Богу, еще развивается над тем, что когда-то было резиденцией губернатора.

Миссионеры давным-давно нарушили свои обеты и теперь открыто живут с туземными женщинами, заражая их чудовищными болезнями.

Офицер медицинской службы — прокаженный.

Пока я пишу, у моих ног зловеще разевает пасть крокодил, рядом свернулась кобра, а потому кончаю, говорю «до свидания» и ДБВБ[86].

Б. О.

Леди Мэри и леди Дороти Лайгон

Январь 1934 Фес, Марокко

Дорогие Блондинка и Попка,

получил, да еще так быстро, письма от вас обеих. Какой приятный сюрприз! Теперь нас разделяет меньше, чем тысячи миль. Почему бы вам не приехать ко мне завтра или послезавтра? Гарантирую теплый прием.

Плаванье получилось унылым. Всех милых людей всю дорогу рвало, под Новый год напился только один человек, да и тот — маленький, неказистый, ковыряет в носу, пытался дирижировать оркестром, но никто не смеялся, только какая-то немка хохотала до упаду. И было холодно.

В Танжере какой-то черный конфисковал у меня все мои сигары, хотя я вовсе не собирался их провезти. Очень расстроился. В Танжере просидел девять часов, и заговорил со мной только какой-то мальчишка: он хотел почистить мне туфли, да я пожадничал.

Потом ночным поездом поехал в Фес.

Город очень славный. Через него протекают маленькие речушки, дома очень старые, сады — за высокой стеной, в лавках продаются вещи, хуже которых видеть не приходилось. В городе 100 000 арабов, 30 000 евреев и не больше трех белых. У белых свой собственный город в пяти милях от Феса, как Нью-Эйдж в Хартфорде. Повсюду полно солдат, одни — черные, другие — из Иностранного легиона. Есть и женский Иностранный легион, но у них нет ни флагов, ни формы; за победу им не дают медалей, за поражение не наказывают.

Познакомился с похожим на лягушку таксистом по имени Джозеф, и он повозил меня по кварталу. Было очень весело. Тут можно взять арабскую девушку лет пятнадцати-шестнадцати всего-то за десять франков и чашку чаю с мятой. Что я и сделал, но особого удовольствия не получил: кожа у нее, как наждачная бумага, да еще громадный живот, на который я обратил внимание, только когда она разделась, и отступать было некуда.

Здесь совсем не жарко, даже прохладно, в гостинице нет каминов, водопроводные трубы холодные. Зато вино бесплатно — правда, довольно гадкое; еды полно. Я начал роман[87], идет отлично, сначала — про одного приживала[88], а потом — о некоторых вымышленных людях, которым больше всего на свете хочется вступить в брак — впрочем, ненадолго.

Иудеи живут обособленно, в своей части города; арабы считают, что они дурно пахнут, похоже на Мадресфилд на Рождество.

Есть здесь одна бесстыжая блондинка (англичанка вроде бы) в вечернем платье, с цветком в волосах; походит на мадам де Жанзе[89]. Ходит по борделям, местные шлюхи ее ненавидят и за чашку чаю с мятой берут с нее вдвое.

Имеется в Фесе и бордель с белыми дамами, не без остроумия названный «Maison blanche»[90]. Сто́ят дамы целых 30 франков, и я их покупать не стал.

Когда кончу роман, думаю поехать в Иерусалим в паломничество по святым местам. <…>

Лоре Герберт [91]

24 августа 1935 Аддис-Абеба [92]

Моя дорогая Лора,

от пишущей машинки отказался. Не могу заставить себя за нее сесть, ее трескотня меня бесит.

Как ты? Думаю о тебе бо́льшую часть дня, когда есть время подумать о чем-нибудь, кроме встреч с эфиопскими официальными лицами, на эти встречи они, впрочем, все равно не приходят. Больше же всего думаю о твоих ресницах, они шуршат точно так же, как летучая мышь на подушке. Эфиопы читают все мои письма и телеграммы, и подобное сравнение может показаться им подозрительным. Здесь все считают меня итальянским шпионом. Мое имя запятнано. В посольстве — из-за романа[93]: посольские считают, что написан роман про них. У эфиопов — из-за политики «Мейл»[94]. У других журналистов — из-за того, что я никакой не журналист и являюсь штрейкбрехером. По счастью, здесь мой старый приятель Бальфур[95], и это огромное подспорье.

Мое положение далеко от идеального. В городе никак не меньше 50 корреспондентов, репортеров и т. д. Новостей никаких, и нет возможности их раздобыть; мой же идиот редактор засыпает меня телеграммами — хочет знать, какие я приму меры в случае уничтожения всех средств связи. Здесь целая армия космополитов, полиглотов-авантюристов, шпионов, коммивояжеров, рыцарей удачи и пр. Только абиссинцы пребывают в совершенном спокойствии, они полностью уверены в себе и в своей победе, в том, что не только сохранят независимость, но сбросят итальянцев в море и захватят берег Красного моря. <…>