Полураспад - Страница 4
- Мама, ешь.
- Спасибо.
- Что спасибо? Ешь! Хочешь, сама намажу?
- У меня пост.
- Ну с конфетами пей.
- Спасибо. Сладкое тоже нельзя.
- Ты же сахар кладешь? - ярится Бронислава. - Почему?!
- В конфеты сливки кладут...
Бронислава терпела до сегодняшнего дня, но дальше никак! Старуха, наверное, ненавидит ее. Рассказала бы что-нибудь! Говорят, когда-то была боевая женщина. Но теперь молчит целыми днями, шмыг-шмыг, шурк-шурк мимо. Конечно, ненавидит. Не хочет разговаривать...
Не раз, прибежав поздно вечером к мужу в лабораторию, Броня жаловалась:
- Мне одной тяжело. А подруг позову - она осуждает.
- Осуждает? Почему так думаешь?
- Уставится из угла... и молчит... А то всё молится и молится...
- И хорошо, - не отрываясь от мерцающего монитора компьютера, начинал бормотать муж. - Это, конечно, имеет смысл, если точно кто-то слышит наши молитвы... А если ничего этого нет, налицо процесс самовнушения: что нас как бы слышат, и потому нельзя преступить светлые заповеди, завещанные...
Бронислава, гневно смеясь, хлопала его по худой спине:
- Ну хватит! Идем!
Алексей Александрович выключал свет, и они уходили в центр города, слонялись там, как примерные супруги, машинально глядя на красочные витрины новых бутиков. В непогасшем вечернем небе, пролетая, мигали красными лампочками самолеты, с тополей и берез каркали, сердясь на прохожих, вороны - где-то здесь под кустами скверика их толстые и еще неловкие детки...
Но вот явилась осень, а настроение у мужа не стало лучше, и Броня уж подумала: не замешана ли здесь какая-нибудь аспирантка или лаборантка? Однажды специально подкараулила на улице Кукушкина:
- Здрасьте, Илья Иванович. - И стала засыпать его вопросами, какие в другом состоянии духа ни за что бы не задала. - Бледный стал... не спит... не ест... Вот я и подумала...
- Боже упаси! - наотмашь перекрестился Кукушкин, поняв, о чем выпытывает у него супруга завлаба. - Он мыслитель, Бронислава. Ему на всех на прочих, извиняюсь, то самое!.. Он их просто в упор не видит, как напротив света не видать травинку. А тебя видит. Есть на что смотреть! - И, раскинув руки, оглушительно захохотал.
Так что же с мужем?
5
Почти в полночь после этого длинного, проклятого дня ссоры он вернулся домой.
- Ужинать будешь? - негромко спросила жена. Она куталась в голубой с цветочками банный халат, как бы мерзла, но привычно приоткрывала свои белые, пышные прелести.
Дверь в мамину комнату прикрыта, мать, наверное, спит.
Сын Митька в трико и в майке, вскочив и выключив телевизор, кивнул отцу и босиком пошлепал к себе.
Ничего не ответив Брониславе, Алексей Александрович прошел в ванную. Здесь в самом деле крепко пахло французскими духами. "Да куплю я тебе как-нибудь..."
Бронислава ждала на кухне, может быть, хотела извиниться. На столе стояла неоткупоренная бутылка вина. Но разговаривать с женой не было сил. Разделся и лег в постель, завернувшись в одеяло.
В тишине ночи было слышно, как храпит за стенкой мать. Через проем открытой двери Алексей Александрович увидел, как сынок прошел мимо, нарочито громко покашляв, - чуткая старуха, полупроснувшись, затихла. Все же Митька жалеет бабушку.
Бронислава, не дождавшись мужа, также явилась, легла. Они долго лежали рядом, не спали. Жена положила руку ему на плечо, Алексей Александрович не ответил.
Бедная мать! После смерти мужа она многие годы, как сиделка или медсестра, моталась по родным и знакомым: обитала у дочери года три нянчила внучку, потом на год уезжала в родную деревню, жила там, пока болела сноха Нина... И сыну, конечно, в первые трудные годы помогла баюкала Митьку, но, как только Бронислава отдала ребенка в модные ясли с английским языком, старуха снова переехала к дочери Светлане, нянчила теперь правнучку... А сюда вернулась три года назад, когда стала слабеть и слепнуть.
И уже тогда Бронислава встретила ее крикливой шуткой:
"Кто тебя звал? Что же ты дальше-то не катаешься? В Америке вон не была".
Теперь-то Алексей Александрович понимал, что она не шутила. Просто прятала раздражение за улыбкой. И насчет Америки всерьез напомнила - там же старшая дочь Светланы проживает, Лена, которая вышла замуж за американца...
- Ты спишь? - шепотом спросила Броня. - Ну не сердись. Ну сорвалось.
6
Утром услышал, как она шипит на мать:
- Ну что, что? Я сказала тебе - извини. Что же не отвечаешь?
- Бог простит.
- Ну при чем тут Бог? - Голос Брониславы накалялся. - Будешь теперь об меня ноги вытирать, да? Сына против меня настраивать?
- Да разве я настраиваю?.. Мне тут ничего не надо. Я к Светке могу уйти.
- А я что, гоню тебя? Гоню?!
Как же он раньше этого не замечал? Ведь не раз ему жаловалась шепотом матушка, что, когда его нет и она хотела бы подремать, Бронислава то музыку громко включит, то начнет посудой греметь.
"Правда, я уж глухая стала... - горестно посмеивалась она. - Но слышу".
Раздражение в доме нарастало давно - так нарастает темнота перед бураном или грозой, и хватило этакой малости - упавшего утюга, - чтобы злоба, если не сама ненависть, заклокотала в горле его жены...
Алексей Александрович сидел рядом с матерью, обхватив по привычке ладонями уши, в которых сейчас, казалось, гремел гул аэропорта или ледохода...
Вдруг вспомнилось: в давние годы, когда они с мамой, отцом и сестренкой жили в подвале дома на набережной имени партизана Щетинкина, случилась необычайно затяжная весна - под обрывом, внизу, долго, до конца мая, стоял лед на реке. Он трещал, постреливал во все стороны ночью, чернильная вода выступила у берега. Уж и торосы, как зубастые киты или рояли, на берег с треском выползали... а порой и на середине промерзшей реки, в зелено-каменной глубине, что-то с грохотом перемещалось и долго потом стонало... Но нет, недвижно держалась на пространстве от леса до леса громада льда, сладкий весенний ветер носился над долиной реки, а лед все не трогался...
Каждый, кто приходил на берег, чувствовал, как нарастает это гигантское напряжение, при всяком гулком звуке в реке отпрыгивал подальше от заберегов. Ну когда же, когда?
И вот однажды Алексей схватил с земли булыжник размером с кулак и, звонко заверещав: "А вот я щас помогу-у!" - метнул вдаль, на ледовые торосы.