Полуночный Валентайн (ЛП) - Страница 59
– Меган. Доченька, проснись.
Я моргаю и скребу рукой по лицу. Спина одеревенела, левая нога затекла, поэтому болезненно покалывает.
– Который час?
– Полночь.
– Все ли в порядке?
Когда она запинается, мое сердце взлетает, словно ракета. Я вскакиваю на ноги и сбиваю ее с пути, спеша схватить Тео за руку. В панике осматриваю его лицо на предмет каких-либо признаков бедствия, но он, кажется, в том же состоянии, в котором был, когда я заснула.
– Детка, он в порядке, – она касается моего плеча. – Это, ах... Я к тебе, на самом деле.
Я поворачиваюсь и смотрю на нее.
– Ко мне? Что случилось?
Она поглядывает на Тео. Ее обычно красноречивые карие глаза ничего не выражают, она дергает подбородком к двери.
– Давай поговорим вон там.
О, Боже. Со мной что-то не так. Это рак. Или редкое инфекционное заболевание. Может вирус Зика? Эбола? Точно! Нет, у меня чума!
Я продолжаю смотреть на нее с открытым ртом, ужас скручивает мой живот в кулак. Ана осторожно берет меня за руку и направляет к двери. Она останавливается там и еле слышно шепчет.
Вот почему я сразу не могу разобрать ее бормотания.
– Ты беременна.
Я моргаю, потом прищуриваюсь.
– Прошу прощения? Что Вы говорите?
– Я сказала, что ты беременна, дорогая. Поздравляю.
Я жду продолжения. Когда ничего за этим заявлением не следует и Ана просто смотрит на меня с небольшой, мягкой улыбкой, я понимаю, что она не шутит.
– Ана, это невозможно. Я не могу забеременеть.
Она приподнимает плечи.
– Согласно твоему анализу крови, вполне можешь.
Этот хипстерский идиот Томми! Он перепутал мои результаты! Какой-то бедной беременной женщине скажут, что ее утренняя тошнота – всего лишь анемия!
– Нет, Ана, я не могу, – категорично заявляю я. – Говорю Вам – это невозможно. Это было бы настоящим чудом.
Все ее лицо озаряется улыбкой.
– Ну, Бог – любитель творить чудеса, дорогая, так что, возможно, тебе стоит поблагодарить его.
В моей голове шум, словно тысяча волков воет на луну. Я с трудом дышу, думая об этом.
– Я... я беременна? Как? – шепчу я.
Она поднимает брови с выражением юмора на лице.
– О, ты пропустила тот день в школе? Понимаешь, есть такая штука, называется спермой...
Я хватаю ее за руки и кричу ей в лицо:
– Я БЕРЕМЕННА? РЕБЕНКОМ?
Растворяясь в смехе, она говорит:
– Нет, пиньятой! Конечно, ребенком!
Громкий, неистовый звуковой сигнал издает одна из машин, подключенных к Тео.
Мы обе замираем, Ана реагирует первой. Она спешит к его постели, всматривается в черный ящик с какими-то зелеными мигающими цифрами, затем оборачивается и бежит мимо меня, зовя докторов.
– Ана! – ору ей вслед в панике. – Что происходит?!
Она направляется к дежурному по коридору, крича через плечо.
– Его сердцебиение стремительно растет! – и исчезает за углом.
Я поворачиваюсь вокруг и бегу к кровати Тео, настолько безумно, что путаюсь в своих ногах и практически падаю. Хватаю его за руку и падаю на постель, тяжело дыша в ужасе от всех звуков на аппаратах. С ума сходит не только монитор сердцебиения, но и несколько других устройств.
Все. Он умирает.
Я начинаю неудержимо рыдать.
– Не смей покидать меня, Тео! Не смей! Я люблю тебя! Ты мне нужен! Я никогда не прощу тебя, если ты оставишь меня!
Слабое давление на мою руку, такое легкое, что его сложно почувствовать, прерывает мои истерические крики, как будто кто-то выдернул вилку из розетки. Я замираю, глядя на руку Тео, сжимающую мою...
Время замедляется. Каждый удар сердца отражается громом в ушах. Я смотрю на его лицо с удивлением и радостью, наблюдая, как происходит второе чудо ночи.
Тео медленно открывает глаза и смотрит на меня.
Его взгляд сначала туманен, но через несколько мгновений фокусируется. Мы вглядываемся в глаза друг на друга в бесконечном молчании. Я боюсь дышать, чтобы не пропустить хотя бы малейший признак узнавания.
Он хоть что-то понимает?
Сильно сжимая его руку, я наклоняюсь к его груди и умоляю:
– Тео? Тео, ты меня слышишь? Ты можешь говорить? – когда он не отвечает, слезы снова начинают стекать по щекам. Я чувствую, как мое лицо искривляется в гримасе, как последняя надежда распадается в пустоте, которую вижу в его темных, черных глазах.
– Пожалуйста, если ты меня слышишь, пожалуйста, скажи что-нибудь! – умоляю я.
Наконец, после того, что кажется вечностью, уголки его губ изгибаются в призраке улыбки.
Слабым, скрипучим голосом слова практически неразборчиво выливаются из его рта.
– Этого было недостаточно.
– Что? Что ты имеешь в виду? – я едва могу говорить от слез. Все мое тело сотрясается от рыданий. Когда его губы шевелятся, но не произносят слов, я наклоняюсь ближе, прижимая ухо к его рту и умоляя повторить.
Что он делает на одном выдохе.
– Любви к тебе недостаточно для одной жизни.
Я падаю на колени, когда команда врачей и медсестер врывается в комнату.
ЭПИЛОГ
Тео
Два месяца спустя
Долбанные желтые шарики.
Самая глупая вещь, которую можно бояться, правда? Правда. Итак, представьте мое удивление, когда я просыпаюсь в больнице после несчастного случая – моего первого несчастного случая – и вижу в коридоре ребенка с желтый шариком в руках, и пугаюсь его чуть ли не до сердечного приступа.
Это была первая подсказка, что происходит что-то странное.
Сначала я предположил, что дело в черепно-мозговой травме. Протаранить голову стальной ракетой, несущейся со скоростью 120 километров в час, никому не пойдет на пользу, с этим фактом согласиться каждый. Но потом стали раздаваться голоса. Слабые шепоты в ушах. Женщины и мужчины. Мужчина казался той еще занозой в заднице, если честно. Доставал своими ударами молнии, футбольной статистикой и какой-то гостиницей. В этом не было никакого смысла.
Но женский голос... Слышать ее было все равно что слышать ангела.
У нее был удивительный смех: шелковистый, гладкий и текучий, как вода. И он был чертовски сексуальным. Для моих ушей он был музыкой.
Да, мне нравился воображаемый голос в голове. Не осуждайте меня.
И не заставляйте говорить о том, как мой собственный голос изменился и стал похож на другой голос в моей башке – того самого раздражающего мужика.
И будто этого было недостаточно, чтобы я чувствовал себя хреново, у меня стали всплывать явно не мои воспоминания. Вещи, которые я не делал, места, где я никогда не был, люди, которых я никогда не встречал.
Потом начались сны.
Технически, это были кошмары, потому что они были безумно страшными. Страшными были не столько сами сны, сколько их насыщенность. Как будто я находился там, в них.
Будто жил чужой жизнью по ночам.
Далее появились новые привычки и желания. «Медвежий коготь» на завтрак каждый день? Конечно, почему бы и нет. Французское вино за двести баксов за бутылку? Давай сюда!
Писать маслом, хотя раньше даже не брал в руки кисть и уж точно не мог нарисовать прямую линию, даже ради спасения человечества?
Да, запросто!
Плюс у меня развилась одержимость этим старым, пустым домом в викторианском стиле. Больше, чем одержимость – зависимость. Мне необходимо была находиться рядом с ним. Я не мог держаться от него подальше больше суток, и это максимум. Словно он гигантский гребаный магнит, мощная черная дыра, втягивающая меня в себя. Я часами бродил по его комнатам, гадая, что, черт возьми, со мной происходит.
Единственным логичным выводом было то, что я схожу с ума.
О, забыл упомянуть о предвидении.
Я знал, что она будет там, в тот вечер, в закусочной Кэла. Чувствовал это своим нутром. К тому времени я провел пять лет с ее голосом в голове, а ее лицо снова и снова обретало форму на моих холстах. Часть меня надеялась, что, нарисовав ее, я избавлюсь от видений, как будто они, в конце концов, истощатся, но их запас, по-видимому, был бесконечным.