Полуночная свадьба - Страница 13
Г-жа де Бокенкур поддержала доводы г-жи Бриньян. Ее деверь сожалел о своем легкомысленном поступке. Г-жа де Бокенкур имела такой несчастный и умоляющий вид, что Франсуаза не могла не уступить. Г-жа де Бокенкур с чувством обняла ее и подарила ей большой букет роз из своих лувесьенских парников. Они нежно распрощались.
Г-жа Бриньян пошла проводить гостью. Спускаясь по лестнице, г-жа де Бокенкур сказала:
— Дорогая моя, следовало бы выдать вашу племянницу замуж, — и добавила, понизив голос: — Фульгенций и я, мы охотно бы помогли.
Г-жа Бриньян ответила рассеянным жестом. Ей нужно было навестить гадалку. Она уже видела себя сидящей за столом, где г-жа Коринфская раскладывала карты и рассказывала о красивом брюнете, который постоянно появлялся в ее гадании. Задержавшись с минуту на тротуаре и глядя на удаляющуюся карету г-жи де Бокенкур, она позвала проезжавшего извозчика и назвала адрес г-жи Коринфской.
Глава пятая
Г-жа Бриньян была согласна с мнением г-жи де Бокенкур, что ее племяннице следовало выйти замуж. В глубине души она, пожалуй, немного даже удивлялась, что такого события еще не произошло. Хотя г-жа Бриньян и сознавала, что девушке без средств нелегко найти мужа, она считала, что брак есть рассудительный союз, преднамеренный и добровольный, подчиняющийся известным законам и обычаям, причем каждая сторона приносит другой определенные выгоды. Это скорее социальный и светский договор, чем сердечное и телесное соглашение. В нем заключено нечто нормальное, серьезное и логичное, связанное с учетом семейного, общественного и денежного положения. Поэтому замужество — привилегия особ, обладающих приданым и родней. Другие же не могут на него притязать. Им остается лишь одна возможность, один выход: найти себе «жениха» — человека, который берет себе девушку в жены не ради приданого, но ради обладания ею, не ради ее положения, но ради нее самой. Г-жа Бриньян выражала свое мнение лаконично: «Замуж нужно идти одетой, а за жениха можно идти голой».
Итак, г-жа Бриньян желала своей невесте найти жениха. Чтобы выйти за него, не требуется ничего, кроме самой себя, тогда как для того, чтобы выйти замуж, нуждаешься в других. Г-жа Бриньян признавала себя неспособной выдать племянницу замуж, считая также, что Франсуаза де Клере не делает ничего, чтобы найти жениха. Располагая достаточными средствами соблазна, она плохо ими пользуется и не умеет выставлять свои прелести с выгодной стороны. Г-жа Бриньян достаточно изучила мужчин, чтобы знать, какое значение придают они красивой внешности. Для того чтобы довести их до самых безумных мыслей, даже до мысли о браке, довольно бывает внушить им, что ты необходима, если не для их счастья, то по крайней мере для их удовольствия. Тогда они соглашаются на все.
Г-жа Бриньян проводила целые дни вне дома и иногда даже не приходила к обеду. Франсуаза видела ее часто лишь на другой день, когда заходила, чтобы пожелать ей в постели доброго утра, так как г-жа Бриньян вставала поздно. Просыпаясь среди раскиданных простыней, с задранной рубашкой, иногда полуголая, она смеялась, когда ее заставали в таком виде. Вся растрепанная, она смотрела своими ласковыми, светлыми глазами на уже одетую Франсуазу и находила ее очень красивой в поясе, застегнутом пряжкой, изображавшей большой серебряный цветок. В такие минуты она жалела, что Франсуазе совсем не известны удовольствия любви. Г-жа Бриньян охотно бы посвятила ее в те радости, какие испытываешь, когда тебя любят, но Франсуаза всегда уклонялась от подобной темы и уходила на небольшую прогулку до завтрака.
Франсуаза де Клере очень любила гулять, особенно по утрам. Она познакомилась таким образом с предполуденными ликами Парижа. Воздух словно отдохнул за ночь и повеселел от сна. На лицах прохожих меньше усталости, меньше забот. День, так сказать, еще начинается, готовясь постепенно перейти к вечерней лихорадке. Насыщенным и полным часам, желтому и болотному свету фонарей Франсуаза предпочитала утреннюю прохладу. Чаще всего она спускалась по склону улицы Вильжюст и выходила на аллеи Булонского леса. Лужайка, букеты деревьев, посыпанный песком тротуар необыкновенно нравились ей. Иногда она встречала знакомых, г-на Барагона, который вечно завязывал на скамье болтающийся шнурок своего башмака, или художника Дюмона, идущего в свою мастерскую. Оба жили в квартале Этуаль. Обыкновенно г-н Барагон, занятый обдумыванием какого-нибудь этюда, не замечал ее, но Дюмон насмешливо с ней раскланивался. Куда шла она так, совсем одна? И художник, согласно своему обыкновению, придумывал невыгодные для нее обстоятельства, которые затем разглашал всюду, как если бы они существовали на самом деле. Франсуаза, встречая его, даже не думала, что выдумки художника о ней могут иметь какое-нибудь значение. Она не знала, что именно из таких пустых, повторяемых слов создается репутация и что ее репутация отчасти зависела от выдумок безразличного ей человека, который ничего не знал о ее мыслях, ее жизни, низкая болтовня которого тем не менее позволяла другим утверждать, что они кое-что о ней знают.
Франсуаза продолжала подниматься по аллее. С противоположной стороны ей встретился г-н Потроне на своей огромной лошади. Она внутренне улыбнулась несколько комичной посадке милейшего Потроне и продолжала свой путь, ступая по каменному краю тротуара.
Два дня спустя после посещения г-жи де Бокенкур Франсуаза точно так же, часов около одиннадцати, шла по бордюру тротуара, когда услышала стук копыт, сразу замерший подле нее. Тонкий язычок хлыста нежно коснулся ее затылка. Она резко повернулась.
Филипп ле Ардуа, смеясь, раскланивался с нею, сидя в высоком экипаже с красными колесами. Две лошади, сдерживаемые твердой рукой, рвались с места среди звона покрытых пеной уздечек и треска натянутой кожи. Рукой в перчатке ле Ардуа держал тонкий хлыст.
— У вас чудесные лошади, Филипп! — сказала Франсуаза, любуясь прекрасными животными.
— Вы находите, Франсуаза? Хотите попробовать? Садитесь, мы прокатимся немного, и я отвезу вас домой на обратном пути.
— А что скажет г-н Потроне, которого я только что видела катающимся на буланой лошади и который, несомненно, с нами встретится? Нет, благодарю вас, Филипп.
— Нет? В таком случае, вы будете дома в пять часов? — Поглядел он на нее пристально с необычной настойчивостью.
Франсуаза покраснела. На лакированной стенке экипажа отражалась вся ее затемненная фигура, отчетливая и несколько уменьшенная. Большой серебряный цветок ее пояса, казалось, скреплял весь ее строгий костюм. Она вспомнила, как стояла недавно перед зеркалом с распущенными волосами. У Филиппа ле Ардуа она заметила сейчас тот же взгляд, как тогда, когда он смотрел на ее рассыпавшуюся прическу, взгляд мужчины, но не глаза друга.
— Не знаю, Филипп, мне бы следовало выйти...
— Послушайте, ле Ардуа, похитьте, наконец, эту красивую девушку. Черт возьми, если бы я был ваших лет и у меня были ваши лошади! — маленькая фигурка князя Берсенэ внезапно выросла как из-под земли. Он шел, постукивая концом своей трости.
Ле Ардуа громко рассмеялся и ничего не ответил. Тронув своим хлыстом блестящие крупы двух животных, рванувшихся вперед, он покатил дальше. Франсуаза с минуту провожала взором силуэт Филиппа. Экипаж уже въезжал в Булонский лес, высокие заостренные решетки которого переливались в солнечных лучах. Князь де Берсенэ вынул часы.
— Однако уже половина двенадцатого! — произнес он и добавил, повернувшись к Франсуазе: — Не согласитесь ли вы, сударыня, пройтись немного со стариком? Это совершенно безопасно.
Князь де Берсенэ шел мелкими шажками. Его трость производила легкий, сухой шум. По временам он поглядывал на молодую девушку снизу вверх своими умными и живыми глазами, которых не утомили шестьдесят лет жизни в Париже. Достигнув улицы Малахова, г-н де Берсенэ раскланялся с Франсуазой де Клере, которая пошла дальше одна. Он не сказал ей ничего особенного, но вежливый тон его голоса содержал почтительное расположение. Знание жизни, проявлявшееся в его обращении и разговоре, привлекало Франсуазу.