Полуночная свадьба - Страница 11

Франсуаза прошла быстрыми шагами в мастерскую и стала подниматься по лестнице, ведущей на галерею. Она показалась ей нескончаемой. Ей представлялось, что она никогда не доберется до верха. Наконец, она очутилась при полном свете среди рева органа, гудевшего под пальцами г-жи де Гюшлу. В лицо ей словно пахнул поток воздуха. Франсуаза осмотрелась. Маленький, обшитый деревом кабинет с диванами, качалками и английской мебелью примостился в углу галереи. Большой электрический шар освещал его. Она находилась в доме человека, который ее так низко оскорбил, ибо она не сомневалась более, что г-н де Бокенкур — автор письма, которое она получила перед выходом из дома. Этот человек в приветствии жал ей руку и той же самой рукой написал ей гнусную записку. Упрек г-жи Потроне подтверждал подозрение, которое у нее возникло инстинктивно, еще в начале вечера, а теперь перешло в уверенность. Правда, она знала, судя по дерзким взглядам и скользким речам г-на де Бокенкура, что он неблагороден и похотлив. Она терпела его взгляды и речи, но последнего поступка невозможно перенести! Нет, нет! И она в гневе топнула ногой. Она побледнела и задумалась. В конце концов, не резюмировало ли его оскорбление в грубой форме то, что далеко не он один думал так о ней?

Она вздрогнула, услышав тяжелые шаги, и маркиз де Бокенкур наполнил своим огромным телом входное пространство двери. Франсуаза стояла посреди комнаты. Г-н де Бокенкур молча смотрел на свои большие лакированные ступни. Орган гудел снаружи.

— Уходите отсюда! Оставьте меня, — выкрикнула Франсуаза, не в силах больше сдерживаться.

По выражению ее лица г-н де Бокенкур понял свою оплошность. Его лицо из красного сделалось багровым, затем изобразило улыбку.

— Полноте, сударыня, не стоит сердиться на какую-то шутку.

Она сделала шаг к нему. Ему показалось, что она сейчас ударит его по лицу, и он инстинктивно зажмурил глаза. Она посмотрела ему в лицо.

— Что дало вам право поступать так? Говорите! Почему? — спросила она, и голос ее задрожал.

Он молчал. Она снова заговорила:

— Ах, я понимаю! Одинокая девушка, без родителей, без состояния! — Г-н де Бокенкур сделал движение. Она прибавила: — О, я знаю, что вы мне скажете. Вы хотели воспользоваться случаем, чтобы испытать, правда ли то, что обо мне говорят! Дала ли я вам повод думать, что девушка вроде меня способна выслушивать человека, подобного вам? — Она смерила его презрительным взглядом. Он улыбнулся своим красноватым лицом.

— Сударыня!

— Прощайте, сударь, моей ноги не будет больше в вашем доме. — Она остановилась на минуту, и слезы выступили у нее на глазах. — Я не могу запретить вам показываться у меня, г-н де Бокенкур, вы это знали и низким образом мне об этом напомнили.

Г-н де Бокенкур отступил, чтобы дать ей пройти. На галерее она с минуту задержалась, облокотись на деревянные перила. Орган замолк. Она спустилась по лестнице с г-жой де Гюшлу. Оказавшись внизу, она прямо направилась к дивану, где г-жа Бриньян все еще пребывала в обществе г-на де Пюифона.

— Едемте домой, тетушка.

— Здорова ли ты, Франсуаза? Как ты бледна!

И тут в мастерскую вошел виконт де Серпиньи — маленький светловолосый человечек лет сорока, но на вид меньше того. Его волосы разделялись пробором на две неравные части. Тонкий нос и усы стрелками придавали его лицу коварное и вежливое выражение.

Г-жа де Бокенкур поспешила навстречу своему учителю.

— Вы ее принесли с собой? — взволнованно спросила она.

Де Серпиньи обернулся к слуге, который нес маленький ящичек, открыл его сам и бережно вынул из него вазу в форме полого плода с острыми гранями и эмалевой корочкой богатого красноватого тона с золотым отливом. Все стали выражать восхищение. Г-н де Серпиньи вертел его между пальцев, чтобы его лучше могли разглядеть. Г-жа Потроне внимательно рассматривала его через стекла лорнета.

— Каково мнение девицы де Клере, внучки великого стекольщика? — Г-н де Серпиньи проявлял деланное внимание к Франсуазе из-за ее артистического предка. — Наше искусство несколько грубовато рядом со стекольным. У нас нет магической палочки. Обжигать — далеко не то, что выдувать. Стекольное искусство — божественная игра, тогда как керамика — земное ремесло.

Г-н де Серпиньи криво усмехался, вращая в руках красноватую вазу, эмалированная поверхность которой золотилась металлическим отливом.

В карете, отвозившей их на улицу Вильжюст, г-жа Бриньян вздохнула:

— Какой очаровательный вечер! Г-н де Пюифон в самом деле очень мил!

Франсуаза ничего не ответила.

Г-жа де Бокенкур собиралась лечь спать. Она отослала горничную и стоя надевала ночную рубашку, когда услышала царапанье у своей двери. Не оборачиваясь, с головой, окутанной батистом, она спокойно сказала:

— Это вы, Фульгенций? Входите же. — Г-н де Бокенкур показался на пороге. — Присядьте.

Она оперлась коленом на простыню. Ее красивый зад напряг тонкую ткань сорочки. Улегшись в постель, она поправила подушку. Г-н де Бокенкур в халате сидел на низеньком кресле, протянув свои тяжелые ноги. Почесав затылок, он проговорил:

— Мне кажется, Жюльетта, что я сделал одну глупость. Вот...

— Ну, расскажите, Фульгенций.

Вытянувшись под простыней, г-жа де Бокенкур тихо поглаживала под кружевами свою красивую грудь, похожую на один из тех спелых плодов, которые она так усердно старалась изобразить на натянутом холсте тщательно выбранными кисточками и смешанными красками.

Глава четвертая

Маркиз де Бокенкур не стал бы, пожалуй, плохим человеком, если бы он обладал иной внешностью. Его всегда некрасивое лицо стало окончательно уродливым в возрасте, когда лицам придает известную прелесть уже сама молодость, заставляя забывать о несовершенстве природы. Г-н маркиз де Бокенкур в семнадцать лет уже был физически крепок и неплохо сложен, но он не имел успеха у женщин. Первые неудачи ожесточили его, но не заставили упасть духом. Он начал вести распущенную жизнь и искал мимолетных развлечений, волочась за всеми, невзирая на внешность. Не было ни одной, коей бы он не шепнул на ушко на всякий случай какую-нибудь непристойность или гадость. По опыту он знал, что самые недоступные и деликатные не остаются бесчувственными к грубым речам. И иногда он мог похвалиться плодами такого поведения, а иной раз, напротив, оно стоило ему тяжелых уроков, воспоминание о которых отравляло его существование. К тому же возникли и другие заботы. Их причиняла ему его бедность.

Отец Бокенкура, убитый еще молодым на дуэли, оставил сыновьям более чем скромное состояние, а Фульгенций де Бокенкур хотел богатства. Деньги делают жизнь легкой. Кроме того, он хотел гордиться своим именем, которое считал славным. Выгодный брак в таких случаях — наилучшее средство поправить дела, но он никогда о нем не думал и не чувствовал себя способным к нему. Его младший брат, граф де Бокенкур, казался более к нему пригодным.

Будучи на восемь лет моложе Фульгенция, Луи де Бокенкур обладал очаровательной внешностью, кроткой душой и слабым характером. Ему, следовательно, и надлежало восстановить благополучие рода. Целиком находясь под влиянием своего старшего брата, он на все смотрел его глазами. Последний и взялся его женить и женил. Де Бокенкур долго и трудно искал невесту. В конце концов его выбор пал на девицу Жюльетту Дюруссо, дочь г-на Дюруссо, промышленника, честного фабриканта сукна из Рубэ. Маркиз де Бокенкур, в сущности, желал чего-нибудь лучшего и искал состояния более прочного, чем коммерция, но пришлось довольствоваться добрым «сукноделом», как он его называл. Г-н де Бокенкур любил такие словечки в старинном стиле. Впрочем, г-н Дюруссо дал своей дочери внушительное приданое. Маркиз де Бокенкур сам руководил составлением условий брачного контракта своего брата и позаботился, проявив такую требовательность, что г-н Дюруссо сначала заупрямился, но потом согласился. Девица Дюруссо, видимо, не оказалась бесчувственной к красивым глазам своего жениха. Со своей стороны Луи де Бокенкур влюбился в свою невесту и радовался тому, что женится на девушке не только богатой, но и красивой. Девица Дюруссо вскоре заметила власть, которую маркиз де Бокенкур имел над своим младшим братом, и вместо ревности преисполнилась к нему признательности. По сути он сделал ее аристократкой — графиней де Бокенкур. Она считала себя обязанной ему своим счастьем, и таким образом влияние г-на де Бокенкура на его брата еще более усилилось.