Полукровка. Крест обретенный - Страница 11

Позавтракав, Сергей потратился еще и на пачку греческих сигарет, привлекших его как сравнительной дешевизной, так и совсем не греческим, а наоборот, почти петербургским названием «Карелия». Он с наслаждением затянулся и заказал еще чашечку густого бодрящего кофе.

«А что?! — подумал в этот момент Габузов. — В принципе, так жить можно. Убедите меня, что здесь хуже, чем в подвале у Михал Михалыча… Но долго засиживаться здесь времени нет… Ч-черт, надо срочно найти способ связаться с Головиной и предупредить ее… Но как? Рассказать все этому усатому, из псаротаверны? Он здесь самый главный, может, чем и поможет?… Ладно, постараюсь при случае разыскать его…»

Несколько дней, проведенные на шикарной вилле Тер-Петросянов, пролетели словно волшебный калейдоскоп. Самсут постоянно куда-то возили, чем-то кормили, что-то показывали, с кем-то знакомили, во что-то одевали. Время неслось настолько стремительно, и дни ее были настолько насыщены событиями и впечатлениями, что бедная петербургская учительница падала каждый вечер в свою постель и засыпала без задних ног от усталости…

Но, естественно, никак не могла Самсут Матосовна знать о том, что в то же самое время хозяин фирмы, старый Самвел-ага, с каждым днем все больше и больше терял голову. Улыбка, голос, тело, и все движения этой неожиданно свалившейся на его голову русско-украинской армянки все сильнее и сильнее волновали его кровь.

Вот и теперь он бродил по бескрайним просторам своего сада, и жгучая южная августовская ночь не давала старому Самвелу уснуть. Возбужденный магнат бродил по своим огромным владениям, словно пытаясь убежать от самого себя, и нигде не находил покоя. «Ах, пожалуй, зря все-таки эта неугомонная Сато уговорила Самсут остаться, — в который уже раз с досадой твердил он сам себе. — Надо бы поскорей отправить эту русскую прочь, бежать от нее, как от чумы!».

Самвел зло ударил кулаком по стволу оказавшегося рядом кипариса. Но внезапное озарение вдруг придало его мыслям другой оборот: «Стоп, почему же все-таки прочь?! И почему — русскую? Ведь именно потому, что она до дрожи напоминает мне мать — белокурую армянку с Кавказа — я и не могу противиться соблазну… Нет, никуда она не уедет! Какое препятствие могут представлять для меня ее сын и мать? Что она все твердит про них? Одно мое распоряжение — и оба будут здесь, в благословенной Греции, где даже воздух над островами целебен и пьянящ магией двух тысячелетий…»

Ах, Сато, ах, неугомонная сестра! Тогда, узнав о ее поступке, он устроил ей страшную сцену, кричал, топал ногами так, что притихла вся вилла и, если бы не Нуник-ханум, рассерженной птицей вылетевшая на защиту своей любимицы Сато, он, может быть, даже и ударил бы ее! Но Сато, как всегда, была невозмутима. Она только посмотрела на него своими бездонными глазами и прошептала: «Ты спас меня не для того, чтобы я позволяла тебе быть несчастливым. Ты же знаешь, вся моя жизнь — это служение тебе».

Самвел тяжело вздохнул. На это ему было нечем крыть. Сато, сделавшая на всю жизнь своим девизом лозунг: «За тебя, моя душа, крест приму», действительно всю себя посвятила ему. И тогда, когда они бездомными малышами болтались по Александретте, и потом, когда случайно обнаружившиеся богатые родственники взяли Сато к себе, как родную дочь, а Самвела отправили учиться в Эчмиадзин — в самую большую армянскую духовную семинарию. Перед окончившими это прославленное заведение открывался путь к высшим ступеням иерархии григорианской церкви, и даже муштра там была сравнительно мягкой. Но Самвел все-таки сбежал оттуда на третьем году обучения, ибо он хотел объять весь мир. И крошка Сато убежала вместе с ним, плюнув на красивые платьица и шоколад по утрам. Самвел вспомнил, как справлял свое восемнадцатилетие, бродя по Эрзеруму, как быстро исчез с грязных улиц, оказавшись в тюрьме, как потом стал «иншаат табури» — презренным солдатом нестроевого рабочего батальона, маршировавшего под страшные песни турецких солдат «Kesse, kesse surur jarlara» 7, как потом работал сапожником и как потом, уже в тридцать шестом, вырвался в Грецию, где и сумел сколотить небольшой капитал. Но, видно, не суждено было Самвелу Тер-Петросяну обрести легкую жизнь: после знаменитого октябрьского дня «Охи», когда Иоаннесс Метаксас ответил «нет» Гитлеру на его предложение о капитуляции, началась война, все пошло прахом, и они с Сато оказались в рядах греческих партизан на Афоне…

И за все это время она ни разу не оставила его. Гордая Сато отказалась от всех партий, которых у нее, как редкой красавицы, было немало. И всю свою жизнь она посвятила только ему, обожаемому старшему брату, учителю, спасителю.

«И все же она неправа, — с горечью и досадой думал старый магнат. — Не держат жар-птицу в клетке силой…»

Через пару часов небо пронзительно вызвездилось, пахло уже не только соснами, но орхидеями, тимьяном, розмарином, фисташником — всеми теми растениями, которые он приказал насадить вокруг виллы в память о маленьком доме сапожника на правом берегу реки Иссос. Нет, хватит бередить память, надо взять себя в руки и отправляться спать — сегодня его ожидает очень важная встреча в бельгийском посольстве. Но уходить из-под мерцающих звезд ему почему-то не хотелось. Самвел прислонился спиной к кипарису, достал из кармана небольшое паспарту, раскрыл.

На фотографии, среди виноградных лоз, с усиками которых сплетались пепельные пряди, смеялось лицо Самсут. И пусть это лицо мало соответствовало канонам классической европейской или восточной красоты, в нем светились жизнь и душа, в нем таился неиссякаемый, еще так мало востребованный запас любви и нежности…

«Вах, глупый старик! Глупая девочка, шохик-хури 8. Не бывает ночи без рассвета», — пробормотал Самвел, спрятал паспарту обратно и решительным шагом направился к вилле. Но, уже подходя к центральному входу, он боковым, все еще безукоризненным зрением, вдруг увидел, как за бассейном вспыхнул и погас огонек сигареты.

— Кого это еще в такую ночь мучают воспоминанья? — озабоченно пробормотал Самвел, и скорее от любви к порядку, чем от любопытства направился в сторону небольшой, немного углубленной в парк ротонды, устроенной за бассейном, куда многие обитатели виллы любили уходить в жаркие дни.

На перилах, обхватив колонну рукой, сидел зять его младшей и самой любимой дочери Манушак.

— Хайре. Что с тобой, Савва? Кажется, ты никогда не отличался склонностью к романтике, а? Или Манушак опять отправилась по своим феминистским делам на Скирос?

— Нет, кирьос Самвел, Манушак ждет не дождется меня на нашем этаже.

— Так что же ты сидишь здесь, негодник, и заставляешь мою дочь так долго ждать тебя?

— А разве вас утром не ждут ответственные переговоры на площади Омония? — чуть усмехнулся Савва, и его глаза-маслины вспыхнули на мгновенье.

— Дела не женщина, они могут и подождать, — в тон ему ответил Самвел.

— Кстати, о делах и женщинах вместе взятых, — неожиданно совсем иным тоном сказал Савва. — Они, по-моему, как-то не очень хорошо соединились в этой русской авантюристке, которая с такой легкостью осталась у нас.

— У меня! — нахмурился старик. — К тебе она не имеет никакого отношения.

— Но я такой же член нашей компании, как все ваши дочери и зятья. И мне глубоко не безразлично, что в ней происходит.

— А должно быть безразлично, — сказал, как отрезал Самвел. — Пока еще хозяин дела я — и никто другой! Ишь, какой шустрый. Еще курицей не стал, а уже яйца несет.

— Но ведь недоволен ситуацией не я один, кирьос — мне уже жаловались Шушик, Эрки, Саломэ, Карл…

— Хватит!!! — Самвел уже занес было кулак, чтобы ударить по мраморному ограждению ротонды, но в последний момент, сдержался, и опустил руку.