Полтавское сражение. И грянул бой - Страница 139
— Сделаю это с превеликим удовольствием.
Капитан, состоявший адъютантом Левенгаупта уже несколько лет и пользовавшийся его полным доверием, выполнил приказ начальника, и события, которых нужно было после этого ожидать, последовали незамедлительно.
В стороне, где находились запорожцы, затрещали выстрелы, раздались ржанье и топот многочисленных копыт, людские крики и звон оружия. Через минуту в шеренгу драгун, преграждавших путь к Днепру, врезались конные запорожцы, разметали ее. Передние казаки успели броситься в воду и, держась за конские гривы, поплыли к противоположному берегу, на задних навалились подоспевшие от ближайшего к месту событий пункта сдачи оружия драгуны. В начавшемся сабельном бою силы были слишком неравны, и большая часть запорожцев была изрублена, остальные захвачены в плен. Затем, не покидая седел, драгуны открыли из мушкетов огонь по переплывавшим Днепр сечевикам, и казачьи головы одна за другой стали исчезать с поверхности воды, оставляя на ней кровавые круги...
Ближе к вечеру к Переволочне прибыл царь Петр. Приветливо поговорил с Левенгауптом и Крейцем, поинтересовался у них здоровьем «своего милого брата короля Карла», затем вдвоем с Меншиковым подошел к Днепру, где несколько часов назад предпочли погибнуть под драгунскими палашами и в водах реки, но не сдаться в плен, запорожцы.
— Жаль, Данилыч, что опять упорхнули от нас оба птаха — король Карл и изменник Мазепа. Но не только твоя в том вина — поторопились мы после сражения под Яковцами свою победу праздновать. Ну да ладно — что сделано, того не воротишь. Погоню за беглецами выслал?
— Сразу, как только шведы сложили оружие. Вдогонку за королем и Мазепой отправлены четыре драгунских полка под командованием генерала Григория Волконского и бригадира Кропотова.
— Будем надеяться, что им повезет больше твоего. Теперь хвались своим успехом у Переволочны.
— Всего пленных захвачено 16275 человек [115], из них три генерала и почти тысяча офицеров: 11 полковников, 14 подполковников, 20 майоров, 250 капитанов, 300 лейтенантов, 320 корнетов и фендриков. Угодило в наши руки и изрядное число бунтовщиков-казаков — 2700 мазепинцев и четыре десятка запорожцев.
— Откуда у Мазепы столько казаков? Тем паче что и с ним на ту сторону ушло почти полторы тысячи?
— Да какие пленники казаки, — махнул Меншиков рукой. — Вчерашние мужики-посполитые, польстившиеся на обещание Мазепы поверстать их в реестровые казаки.
— Мужики? Так и пусть занимаются мужичьими делами, работники на земле нам сейчас как никогда нужны. Вели всех выпороть так, чтобы навсегда позабыли о казачестве и саблях, и отправляй их обратно к сохам да боронам. А с запорожцами поступим по-другому — прикажи одних четвертовать, других повесить, третьих посадить на кол, а кой-кого колесовать. Пора кончать с казачьим самоволием, которое они именуют своими вековечными вольностями, в том числе не следует делать исключения и для реестровиков гетмана Скоропадского [116]. Во всей России надлежит быть единому порядку, а подчиняться она должна воле одного человека — ее хозяина, Государя-самодержца...
Петр шагнул к самому урезу воды, где набегавшие на песок мутные волны оставляли клочья желтой пены. Всмотрелся в противоположный западный берег Днепра, раздвинул губы в усмешке.
Что, милый братец Карл, на восток полз с армией как черепаха, а удираешь на запад с ее жалкими остатками как заяц? Добрый урок получил, что значит соваться завоевателем на русскую землю? Это урок не только тебе, но и всем тем, кто захочет пойти по твоим стопам или не пожелает признать за Россией ее место в Европе и попытается принизить ее роль в европейской политике. А таких будет много, очень много — и открытых врагов, и тайных недоброжелателей. Всех тех, кто отвел России место на задворках Европы, всячески препятствует ее участию в европейских делах и мечтает, чтобы она навсегда пребывала во вчерашней дремотной лени.
Нет, мадам Европа, отныне этому не бывать! Российский державный двуглавый орел набрался сил, взмахнул могучими крылами и полетел на запад. Мыслите остановить его? Напрасно тешите себя несбыточными надеждами — не удастся! Он, царь Петр, уже поквитался с давними недругами-соседями России — русский державный стяг реял и над польской Варшавой, и над Запорожской Сечью, как некогда их знамена развевались над московским Кремлем [117]. Потребуется — Россия укоротит руки и поставит на должное место и своих дальних ворогов.
А начнет она свое шествие в Европу с того, что заставит послушно следовать у своей ноги ненадежных и своекорыстных, однако пока необходимых ей союзников — таких, как саксонский курфюрст и польский, по милости русского царя Петра, король Август Второй. О, Петр знает, как поступить со своей шпагой, некогда подаренной им в знак дружбы Августу, которую тот затем преподнес в качестве своего дара шведскому королю, а русские солдаты обнаружили ее в брошенной Карлом под Полтавой палатке и возвратили первоначальному владельцу, царю Петру.
Так что смирись, мадам Европа, что отныне одним из главных вершителей твоей судьбы станет великая российская держава. Будешь противиться — взовьется русский державный стяг и над прусским Берлином, и над австрийской Веной, а нужно будет — и над французским Парижем! Никому не дано сдержать полет ее могучего двуглавого орла, обратившего свой взор на запад!
Не гневи Россию, мадам Европа — пожалеешь!..