Полтавское сражение. И грянул бой - Страница 13

Он подхватил Марысю на руки, направился к одной из узких боковых тропок, что вели от главной аллеи в глубину парка.

— Знаю на отшибе один маленький пруд... А на берегу старая беседка... В это время там никого не бывает... Как раз место для нас... — сбивчиво шептал он, убыстряя шаги.

— Иванко, о чем ты говоришь? Тебя с важными вестями ждет гетман. Ты и так опаздываешь к нему, — пыталась вразумить Скоропадского Марыся.

— Что мне гетман... Со мной моя королевна... Пан Мазепа подождет... Ему торопиться некуда... Еще наговоримся вдоволь...

— Иванко, гетман не тот человек, чтобы прощать обиды. Уверена, что ему уже донесли, что ты в резиденции. Только сядем в беседку, а тут Мазепины джуры за тобой. Зачем, чтобы до твоей Насти Марковны дошли о нас плохие слухи?

— Да, ты права, Мазепа додумается отправить за мной своих челядников. — Скоропадский остановился, опустил Марысю на тропку. — А насчет Насти Марковны не беспокойся — ей о нас наговорили такого, что она собралась перебираться ко мне в полк... ну прямо стародавняя дева-витязиня. А мне все едино, где она и что ей говорят... главное, чтобы ты была рядом. Дождись меня на площади у храма — и плюнем на все гетманские и полковничьи дела и ускачем в степь в гости к ночи.

— Ускачем, Иванко. Только не зови меня ни Марысей, ни Барбарой, как в прошлый раз. Сегодня я — Кристина.

— Кристина так Кристина, коли это поможет тебе сохранить наши встречи в тайне от мужа. Обязательно дождись меня, а я постараюсь не задерживаться у гетмана...

Ждать Скоропадского пришлось довольно долго, но это время пролетело для Марыси как один миг. Она получила ответ на важнейший для себя вопрос — любит ли ее казачий полковник и есть ли смысл приступать к воплощению в жизнь выношенного ею в голове плана. Сейчас, коротая время в ожидании Скоропадского, она обдумывала, что ей необходимо сделать уже сегодня, совмещая приятное с полезным.

Но вот из распахнувшихся ворот резиденции вынесся небольшой отряд всадников, остановился в клубах пыли возле нее, и Скоропадский, нагнувшись в стременах, обеими руками подхватил ее с земли и посадил перед собой на скакуна. От полковника пахло душистым табаком, а не крепчайшим казацким тютюном-самосадом, благоухало ароматом дорогого вина, и Марыся с радостным замиранием сердца подумала, что только нечто очень важное могло заставить полковника покинуть компанию собравшихся у гетмана Генеральных старшин и полковников, начавших, судя по внезапно залившему резиденцию свету и доносившимися оттуда веселым возгласам, гулянку. И это нечто — она, Марыся, из-за которой Скоропадский добровольно отказался от того, что до недавнего времени являлось для него незыблемым правилом и любимым удовольствием.

— Куда поскачем, Иванко? — прошептала Марыся, прижимаясь к груди полковника.

— Разве забыла? Ах она, женская память... В степь, в гости к ноченьке, казацкой сестричке.

— В степь? Ночью? Но ты сказал, что там шалят татары и «станиславчики». А ночь не только казачья сестра, у нее лихих братьев сколько угодно.

— А что мне татарва и ляхи, коли со мной ты, моя королевна? Встанет кто на нашем пути — лишится головы. Мои джуры поэтому делу великие мастера. Да и я неплохо управляюсь саблей и пистолетами. За мной, хлопчики! — и Скоропадский вытянул своего жеребца нагайкой.

Оставив за спиной последние окраинные домики Борзны, Скоропадский пустил жеребца волчьим наметом, соблюдая дистанцию в три-четыре конских крупа, за ним скакали джуры. Вместо пик в их руках появились мушкеты, и до слуха Марыси донеслись звуки взводимых курков. Привстав на стременах, Скоропадский высоко поднял Марысю, развернул к себе лицом, опустился вместе с ней в седло. Перебросил из-за ее спины локоны на грудь, расстегнул на ней платье и спустил его до талии. Прижал Марысю к себе, зарылся лицом в ее волосы, прильнул губами к грудям.

Несся огромной черной птицей с развевающейся гривой по степному шляху жеребец, пел свою песню без слов ветер, сияли над головой холодным светом звезды, заливала все окрест мертвенно-желтым светом луна. И обволакивала Марысю со всех сторон казацкая сестра-ночь, скрывая от глаз и степь, и встречавшиеся по пути дубравы, и мелкие степные речушки, оставив во всем мире только слившихся воедино ее и Иванко. Да разве могла она мечтать о подобном счастье в Варшаве, разве испытывала такое чувство радости и любви до встречи со Скоропадским? Неужели не столь давно ей приходила в голову мысль положить конец их встречам? Какая несусветная глупость. Наоборот, она сделает все, чтобы их счастью не было предела, а они стали не княгиней и полковником, а...

Жеребец свернул на узкую стежку, бегущую посреди заросшего высокой травой луга. Перешел на шаг, остановился у скирды свежескошенного сена. Он что, знал сюда дорогу или умел читать мысли хозяина? Скоропадский спрыгнул на луг, протянул руки Марысе, помогая ей покинуть седло. Джуры, не подъезжая к ним, парами разъехались по лугу, беря полковника с Марысей в кольцо. Скоропадский сбросил с плеч жупан, швырнул на траву, обняв Марысю, упал на него вместе с ней, и ночь поглотила их.

Обычно Марыся плохо помнила происходившее позже, отдаваясь любви неистово и без остатка. Так и сейчас осталось в памяти лишь восприятие полного отсутствия своего тела, ощущение легкого головокружения от полета в нечто неведомое, чувство то ли растворения себя в ком-то, то ли слияния с ним. А потом была приятная расслабленность, когда не хотелось ни говорить, ни шевелиться, необычайное душевное спокойствие, когда казалось странным, что люди могут желать еще чего-то, кроме подобного умиротворения. И самопроизвольно вползала в голову мысль, что это не небо висит над тобой, не луна светит в глаза, не ночь накрыла своими крыльями, а в этом бескрайнем мире вы существуете вместе, что ты являешься с ними единым целым, что ты и они нерасторжимые составные того, что именуется Природа и Вечность...

Затем была дорога назад. Тот же степной шлях, та же грйва-облако жеребца, та же луна и расступающаяся перед ними казацкая сестра-ночь. И ветер в ушах, и тихий шелест листвы в дубравах, и щебет рано просыпавшихся птиц. И она, в обнимку со Скоропадским, и темные тени скакавших позади джур с пиками поперек седел и с мушкетами в руках. И желание рассмеяться, когда Марыся вспомнила свои вечерние страхи перед бродившими по степи отрядами крымцев и «станиславчиков» — да разве мог кто-то представлять для нее угрозу, когда рядом отчаянные, преданные джуры, готовые за своего полковника в огонь и воду, а сама она в объятьях любимого Иванка, для которого она дороже жизни.

И как не хотелось начинать разговор, который обязательно должен состояться, иначе она долго будет корить себя, что желание побыть несколько лишних минут в объятьях любовника оказалось для нее дороже важнейшего дела.

— Иванко, — ласково произнесла Марыся, выскальзывая из рук Скоропадского и упираясь ему кулачками в грудь, чтобы видеть его лицо, — я хотела бы сказать тебе кое-что о гетмане.

— О гетмане? — удивился было Скоропадский и тут же рассмеялся. — Неужто задумал отправить свою Мотрю в Диканьку, а при себе оставить тебя? Не выйдет!

— Это почему не выйдет? Может, мне надоело быть любовницей полковника, и я хочу поменять его на гетмана? А если серьезно, дело вот в чем. Чтобы встречаться с тобой, я должна была в военное время иметь повод для поездки на Украину, и лучшим являлось какое-либо прошение или жалоба к гетману. Моя тетка Ганна великая мастерица на подобные выдумки, и мы, придумывая очередное объяснение моей поездки, много говорили о Мазепе, тем более что тетка отлично знает его с поры, когда они вместе были в свите короля Яна-Казимира. Тетка рьяная сторонница короля Лещинского, посвящена во многие его тайны, частью которых поделилась со мной. Иванко, я не хочу хулить гетмана, которого прежде всегда хвалила и даже советовала тебе его во всем слушать, но я уверена, что Генеральный судья Кочубей в своем доносе на Мазепу был кое в чем прав.

— Кое в чем? — недобрым смехом рассмеялся Скоропадский. Его лицо вмиг стало серьезным, брови нахмурились, в глазах появилась злость. С трудом верилось, что он только что нежно ласкал любовницу. — Нет, Кочубей был прав во многом, если не во всем. Не тот был он человек, чтобы писать ложный донос, зная, что царь верит гетману больше всех на Украине. И если ему не удалось доказать своего, то потому, что у Мазепы слишком много именитых дружков-заступничков, которые выгородили его и передали Кочубея и Искру гетману в руки, чтобы тот поскорее избавился от опасных врагов. Но не за горами час, когда старый хитрюга преподнесет Москве такой подарочек, что она заплачет горючими слезами и вспомнит о предостережении Кочубея и Искры. Вспомнит, да будет поздно.